— Но у меня своих дел выше головы! — рассердился Алексей и посмотрел на Тартищева. — Почему опять я? Дайте задание любому агенту, который меньше занят. Мне надо опросить горничную и кухарку, обе только-только оклемались, найти извозчика, на котором Сыроваров ездил на свидание.
Он назвал его личный номер, сорок восьмой. Я его нашел, но, оказывается, он в тот вечер не работал. Так что теперь выясняю, соврал ли Сыроваров или что-то перепутал.
— А что насчет того извозчика, на котором Сыроваров вернулся в дом? — спросил Тартищев.
— С тем проще. Тот сам объявился, когда я по биржам ходил, расспрашивал, не подвозил ли кто господина, похожего на Сыроварова, в день убийства. Федор Харламов, североеланский мещанин. Взял Сыроварова от гостиницы «Эдем».
Я проверил гостиницу. Там такого постояльца не помнят.
— В «Эдеме» — то? — усмехнулся Тартищев. — Будто не знаешь? Они своих гостей не выдают.
— Знаю, — нахмурился Алексей, — но нашлись люди, слову которых я доверяю, а они подтвердили, что Сыроваров в той гостинице ни разу не останавливался. Но с другой стороны, круг поисков сужается. Скорее всего ассистент проводил время где-то рядом с ней. Ночью в тех местах в одиночку ходить небезопасно, поэтому он почти сразу взял извозчика.
Сейчас проверяем повально все трактиры, рестораны, бильярдные, меблированные комнаты…
— Понятно, молодец! Но все-таки поезжай в Каинск, Алексей! — строго сказал Федор Михайлович. — Ивану уже не с руки с молодыми барышнями якшаться.
— Правда ваша! — Вавилов откровенно заискивающе улыбнулся начальству.
А у Алексея неимоверно зачесался правый кулак.
«Артист, мать его так! — выругался он про себя. — Всегда найдет способ, как перевалить самую неприятную работу на другого».
— Алешка, не огорчайся! — Иван умоляюще заглянул ему в глаза. — Староват я для подобных фиглей-миглей. Поезжай к девице. Ты у нас красавец хоть куда. Растопи лед в сердце барышни.
— А жениться на ней, случайно, не потребуется? — И Алексей стряхнул руку приятеля со своего плеча.
— Нет, от этого мы тебя уволим, — вполне серьезно успокоил его Федор Михайлович. — Мы тебе поприятнее барышню подыщем.
Каинск, маленький, какой-то бесприютный городишко, протянувшийся на несколько верст вдоль Московского тракта и больше похожий на изрядно разросшееся село, был известен всей России благодаря расположенной в нем пересыльной тюрьме. Каннскому централу. Говорят, в нем сиживал сам Ванька Каин, перед тем как отправиться в каторгу на Забайкальские железоделательные заводы. Отсюда, дескать, и название тюрьмы пошло, а после и самого городишка. Пребыванием Ваньки Каина в здешних местах жители города страшно гордились. О знаменитом московском воре, сыщике, провокаторе и грабителе в одном лице рассказывали легенды. И самой ходовой была та, в которой его полюбила страстно и навеки юная красавица, дочь начальника тюрьмы, и помогла ему бежать.
В данный момент Алексей выслушивал очередную версию этих преданий из уст извозчика, который взялся доставить его из Североеланска за весьма доступную плату — полтинник и меру овса для лошадей. Дорога шла сквозь глухую тайгу. Высоченные пихты и ели нависли над разбитой колеей и почти закрывали небо. Белесое от жары, оно изредка мелькало в просветах между деревьями. Лужи на дороге не просыхали даже в самую сильную жару, и сейчас их усеивало невиданное множество бабочек: капустниц, крапивниц, боярышниц, каких-то лимонного цвета мотыльков и их небесно-голубых собратьев.
И всякий мало-мальский пятачок влаги казался живым существом от накрывших его сплошным покрывалом трепещущих крыльев.
Солнечные лучи почти не проникали под кроны деревьев.
Лохматые лапы темно-зеленых гигантов спасали от изнуряющей жары распустившиеся цветы, папоротники, птичье и звериное потомство, которое только-только появилось на свет.
Жара навалилась на Североеланск неожиданно. Ее принесли с собой горячие южные ветры, дувшие из монгольских степей и в мгновение ока превратившие город в изнывающее от изнурительного пекла и жажды потное сообщество людей и животных. Собаки забились под заборы и подворотни и лежали там с высунутыми языками, кошки прятались под крыльцом, куры, распластав крылья, бродили по улице и, говорят, перестали нестись… Уже отмечено два случая бешенства, бродячие псы покусали торговца клюквенным морсом и мусорщика.
Обыватели без нужды на улице не показывались, сидели по домам с закрытыми ставнями и потребляли в неимоверных количествах квас и окрошку. Чиновники опаздывали по утрам в присутствие и шли на службу как на галеры. Дела за казенными, обтянутыми зеленым сукном столами все равно не ладились. И своими багровыми от жары физиономиями, мутными глазами и печально повисшими усами местные чинуши напоминали больше отваренных в пиве раков, чем рьяных исполнителей государевых указов. В такое пекло исчезают комары, мухи не снуют, где им вздумается, а вяло ползают по потолку и норовят свалиться в тот же квас или в окрошку…
И только в сыскной полиции жизнь бурлила, кипела, а на ежедневных совещаниях у Тартищева, которые проводились теперь утром и вечером, даже плевалась кипятком в нерадивых или нерасторопных агентов. Весь личный состав уголовного сыска, начиная с его начальника и заканчивая конюхом-возчиком и денщиком Федора Михалыча Никитой, перешел на казарменное положение и работал в авральном режиме. Младшие агенты носились по городу, выполняя задания старших, а те сидели в засадах, устраивали внеплановые облавы, утюжили притоны, кабаки, катраны, бильярдные… Коридоры управления то и дело наводняли мрачные личности, которых быстр? распределяли, кого в стол регистрации к Колупаеву, кого в холодную, кого на допрос, а некоторых тотчас выгоняли в шею.
Но последние случаи бывали крайне редки. Задержанные бродяги и жулики плакатами
[9]
себя не обременяли. Но стоило коридорам опустеть, как их тотчас заполняли новые жулики, бродяги, проститутки, мошенники и прочие отщепенцы…
За два дня, что прошли с момента убийства прорицательницы, сыщики просеяли, прочесали, процедили сквозь пальцы весь город, попутно раскрыли дюжину «темных» преступлений, поймали с десяток беглых и пяток находящихся в розыске жуликов, прихлопнули три катрана и прикрыли два борделя, девки которых не имели санитарных билетов, выявили два новых притона на Разгуляе и один на Хлудовских выселках и даже затеяли, правда, без последствий, перестрелку с подвыпившим сапожником Агафоновым. Он принял агентов Черненко и Гвоздева за бузотеров, которые держали в страхе весь околоток и давно грозились сжечь его будку. Сапожнику надавали по мордасам, его бердану изъяли, а дебоширов арестовали и посадили в холодную.
Поэтому, когда на очередном совещании у Хворостьянова Бронислав Карлович Ольховский пожаловался на несусветную жару, Тартищев уставился на него с крайним изумлением.
Красные и потные физиономии своих агентов он относил на счет чрезмерного усердия, потому что сам потерял счет дням и ночам, работал как вол, но и других заставлял трудиться не меньше.