– Вот, – сказал он, – полюбуйтесь, молодой человек, что творится. Как вам это нравится? Вместо блюза мы имеем Латинскую Америку. Сальсу! Нет, я, разумеется, не против сальсы в каком-нибудь другом месте, но блюз – это святое! Впрочем, нам сальса не помешает, хотя я, признаться, настроился посидеть, послушать старый добрый блюз, вспомнить общих знакомцев. Ведь этот ваш Звонарь был истинным блюзменом, только он не с Богом разговаривал, а с Зоной, и Зона его слушала. Впрочем, вечер следует принимать таким, каков он есть, так что… Что будем заказывать?
Берет промычал что-то неопределенное, еда для него была прежде всего мясо, ну и все остальное, причем остальное было несущественно.
– Понятно, – сказал Кощей. – Значит, как обычно.
Помолчали. Заиграло что-то латиноамериканское, закрутились туда-сюда первые пары, но большинство девчонок обтянули себя джинсами, и это было неправильно. Хотя в латиноамериканских танцах Берет не разбирался совсем, но лажу чувствовал. И сразу стало скучно.
– А у меня для тебя новость, – со светской улыбочкой сообщил особист. – Даже две, и обе хорошие.
– Что за новость? – рассеянно спросил Берет, поглощенный разглядыванием девушек на танцполе. Наконец появились правильные девушки. В юбках. Девушки вертелись, гнулись, взметая и без того короткие юбки, мелькали загорелые бедра, дразня и провоцируя партнеров и публику, но все происходило так быстро, что ничего толком разглядеть не удавалось. Движения тел создавали стремительно меняющийся рисунок танца, но сами тела оказывались вторичны, растворялись в жарко пульсирующем плетении. Это возбуждало, но как-то безадресно и словно бы не взаправду.
– Ну, во-первых, нашелся мешок с хабаром, который вы с пилотом выбросили над Зоной, так что ты нам теперь ничего не должен, разве что жизнь мы тебе спасли, но это мелочь.
– А во-вторых?
– А во-вторых, про охоту на мутантов в метро можешь забыть, в связи, так сказать, с переходом на другую работу. Кстати, тебе перевели подъемные, и довольно приличные.
– Какую еще другую работу? – спросил Берет, поворачиваясь к Кощею. – Если я правильно тебя понял, деньги у меня теперь имеются, так что я вправе выбирать. Так ведь?
– Работа тебе привычная, – спокойно сказал Кощей, – убивать. Только теперь уже не мутировавших бомжей и шлюх, а тварей поопаснее.
– И каких же?
– Сталкеров. – Кощей сообщил это скучным голосом пресытившегося жизнью аристократа. – Да-да, сталкеров! И не рассказывай мне, голубчик, что никогда не убивал сталкеров. Вы там, в Зоне Отчуждения, только тем и занимались, что друг друга убивали, уж мне ли, грешному, не знать! Но успокойся. Ты будешь убивать только тех сталкеров, которых необходимо убить. Потому что они уже не люди.
– Я, пожалуй, все-таки откажусь от вашего лестного предложения, – медленно и даже церемонно сказал Берет. Внутри у него все словно смерзлось, оцепенело, больше всего ему хотелось разрядить обрез в сверкающую, словно покрытую воском, голову Кощея. Нехороший это признак, навязчивые желания, ох, нехороший…
– Попробуй, – усмехнулся Кощей, – попробуй откажись. Не пройдет и месяца, как ты сам превратишься в чудовище. И тогда убивать придут уже тебя. Пойми, парень, от Зоны нельзя излечиться, но помочь тебе остаться человеческим существом мы можем. Мы тебя «держим», контролируем Зону в тебе, если бы не мы, ты бы давно уже превратился в нелюдя, и вопросы человеческой морали волновали бы тебя меньше всего. Знаешь чего бы ты больше всего хотел? Убивать и жрать. И в конце концов так и сдох бы голодным или сытым – всё равно – от чьей-нибудь пули. Только, как ты догадываешься, мы ничего не делаем просто так. Мы – не благотворительная контора, мы совсем другая контора, надеюсь, это ты понял.
– И что от меня требуется? – безнадежно спросил Берет, заранее угадывая ответ. – И какие еще «мы», сколько вас, кто вы такие?
– Убивать, – как-то даже вкусно повторил Кощей, салютуя возвращающимся за столики танцорам бокалом шампанского, – тем более что ничего другого ты толком делать так и не научился. А насчет остального – придет время – узнаешь, я тебе это уже говорил.
И добавил, усмехнувшись снисходительно:
– Если, конечно, будешь себя хорошо вести.
«Ненавижу сальсу, вообще ненавижу, когда передо мной вертят жопами. Ненавижу, когда мной вертят, как жопой», – подумал Берет, наливая себе водки. А где-то на самом краешке сознания, с омерзительным интеллигентским прононсом кто-то до тошноты знакомый злорадно прогнусавил:
– Вот ты и ссучился, сталкер!
Берет. Москва. Пока что человек
Вроде бы не соврал Кощей, не всю правду сказал, конечно, аристократ особистского розлива, но ведь и не соврал. Не были они уже людьми – те, кого приходилось убивать Берету. Во всяком случае, когда понимали, зачем к ним заявился Берет, на людей они похожими быть переставали. Впрочем, сталкер предпочитал действовать так, чтобы они не успели ничего понять. Это было… гигиеничней, что ли… Хотя все, кого приходилось убивать Берету, по службе или в Зоне Отчуждения, так или иначе сначала переставали принадлежать к роду человеческому, а только потом уже умирали. Переставали для Берета, потому что это, если считать противника или жертву существом, подобным себе, человеком, таким же, как ты, непрофессионально. Жертва – никто. Или враг. Но ни в коем случае не человеческое существо. Иначе ты не солдат, а негодяй, извращенец. Так, наверное, каннибалы не думают, что жрут людей, они жрут мясо. Или отдают должное предкам. Впрочем, извращенцы среди солдат тоже встречаются…
Но вот в чем беда, бывшему сталкеру и самому становилось все трудней ощущать себя обычным человеком. Та самая «Зона внутри» понемногу меняла его, оставляя человеческие эмоции почти нетронутыми, и это было самое мучительное. Убийца? Да, убийца, все военные – убийцы; способность и готовность к убийству совершенно незнакомых людей – непременная принадлежность профессии, без нее ты не солдат. Так же, как и без готовности умереть. Берет брезгливо относился к офицерам, которые, попав на войну, с искренним изумлением обнаруживали, что основными составляющими их работы являются убийство и смерть. С убийством они свыкались довольно быстро, а вот со смертью – никак. До самой смерти не верили, а она приходила к ним неминуемо, потому что смерть недолюбливает непрофессионалов, не умеющих умирать как должно. И старается побыстрее с ними разобраться, не стесняясь в средствах. Неправильную профессию ты выбрал, парень, не свою… Тебе бы картошку сажать, помидоры выращивать, в крайнем случае счетоводом работать, крыской офисной, над файлами гнуться да за «опель» кредит выплачивать, а ты сдуру полез в военные. Думал, всю жизнь будешь солдатиков безответных гнобить да девок портить по провинциям страны? Не вышло, парень, и поделом тебе теперь! Рядовые – да, те имеют право не дружить со смертью, потому что их никто не спрашивал, хотят ли они убивать и умирать. Не спрашивал скорее всего потому, что большая часть, конечно же, не хотела. А вот профессионалы – с тех другой спрос. Потому и умирают настоящие профессионалы непросто и с толком. Хотя это тоже – когда как…