Беннетт подвел их к двери большой холодильной камеры. Размерами она превышала гараж на два автомобиля. В камере стояло около пятидесяти каталок, на большинстве лежали трупы в мешках, с молниями, расстегнутыми до середины груди. Лишь немногие трупы были полностью извлечены из мешков – эти обнаженные тела уже взвесили, измерили, сфотографировали – и подготовлены к вскрытию. Тут же лежали восемь или девять трупов, не имеющих отношения к рейсу 753. Они лежали на голых каталках, без мешков, со стандартными желтыми бирками на пальцах ног.
Холод замедляет разложение – в том же смысле, в каком он предохраняет фрукты, овощи и мясо от порчи. Однако трупы, доставленные из аэропорта, не выглядели испорченными. С момента катастрофы прошло уже тридцать шесть часов, а они оставались такими же свеженькими, как и в ту минуту, когда Эф впервые увидел их, поднявшись на борт самолета. В отличие от трупов с желтыми бирками – те распухли; из всех отверстий, словно черный понос, сочились телесные выделения; плоть, лишенная испарившейся влаги, стала темно-зеленой и кожистой на вид.
– Для трупов они слишком хорошо выглядят, – заметил Беннетт.
По телу Эфа пробежала дрожь, не имеющая отношения к низкой температуре холодильной камеры. Он и Нора прошли дальше, миновав три ряда каталок. Тела выглядели… нет, не здоровыми, потому что они слегка скукожились и обрели бескровный, сероватый вид… но уж точно нельзя было сказать, что эти люди давно умерли. На всех лицах была характерная маска смерти, однако создавалось впечатление, что смерть наступила не более получаса назад.
Вслед за Беннеттом Эф и Нора вернулись в секционный зал, к трупу той женщины, у которой разрез обнаружился на груди. На теле женщины – лет сорока с небольшим – не было никаких отметин, кроме разве что шрама, оставшегося от кесарева сечения примерно десятилетней давности. Ее уже приготовили к вскрытию. Но вместо скальпеля Беннетт взял инструмент, который никогда не использовался в морге. Стетофонендоскоп.
– Я заметил это раньше, – сказал Беннетт и предложил инструмент Эфу.
Эф вставил в уши оливы, а Беннетт призвал всех прекратить работу. Один из ассистентов побежал выключить льющуюся воду.
Беннетт приложил диафрагму к груди трупа чуть ниже грудины. Эф слушал с тревогой, боясь того, что может услышать. Но не услышал ничего. Он посмотрел на Беннетта – лицо патологоанатома оставалось бесстрастным, выжидательным. Эф закрыл глаза, сосредоточился.
И услышал. Слабый звук. Очень слабый. Как если бы что-то скользило и извивалось в грязи. Тихое шевеление, безумно тихое – Эф не мог понять, действительно ему что-то слышится или просто мерещится.
Он передал фонендоскоп Норе.
– Черви? – спросила она, послушав.
Беннетт покачал головой.
– Если уж на то пошло, заражения паразитами нет вовсе, в частности потому, что нет разложения. Однако некие интригующие аномалии все же наличествуют…
Беннетт махнул рукой, чтобы все продолжили работу, а сам взял с подноса большой скальпель – шестой номер. Однако, вместо того чтобы начать с груди, с обычного Y-образного надреза, он потянулся другой рукой за широкогорлой банкой для хранения препаратов, стоявшей на эмалированном подносе, поставил ее под левую руку трупа, а потом, полоснув скальпелем по внутренней стороне запястья, взрезал его, словно собирался снять шкурку с апельсина.
Из руки женщины брызнула молочно-белая, с радужными переливами жидкость. Сначала струя пошла вбок, несколько капель попали на перчатку Беннетта и прикрытое халатом бедро, однако Беннетт тут же среагировал, и жидкость полилась в банку, со звоном ударяясь о дно. Она текла быстро, но, поскольку не подгонялась бьющимся сердцем, вскоре замедлила бег, а когда ее набралось около ста миллилитров, струйка и вовсе ослабла. Беннетт наклонил руку женщины, чтобы жидкости натекло побольше.
Эф, увидев столь грубо произведенный разрез, испытал шок, который мгновенно уступил место изумлению. Из запястья женщины струилась не кровь. Кровь после смерти застаивается и сворачивается. Она не вытекает, как машинное масло.
И не становится белой.
Беннетт вернул руку на стол и поднял банку, чтобы показать Эфу.
«Лейтенант… эти трупы… они… они обескровлены!»
– Поначалу я подумал, что происходит отделение белков, – сказал Беннетт. – Ну, примерно как водно-масляная смесь в конечном итоге разделяется на воду и масло. Но это совсем не то.
Жидкость была мучнисто-белая, как если бы по жилам женщины текла простокваша.
«Лейтенант… О Боже…»
Эф не верил своим глазам.
– Они все такие? – спросила Нора.
Беннетт кивнул.
– Обескровленные. Крови в них нет.
Эф смотрел на белую жидкость в банке. У него скрутило желудок: он ведь так любил молоко.
– Это еще не все. Внутренняя температура повышается. Каким-то образом тела генерируют тепло. Более того, мы нашли на некоторых органах темные пятна. Не некроз, но что-то вроде… кровоподтеков.
Беннетт поставил банку с молочно-белой жидкостью на столик и подозвал ассистентку. Она принесла ему непрозрачный пластиковый контейнер с крышкой – в такие наливают суп на вынос. Ассистентка сняла крышку, и Беннетт, достав из контейнера некий орган, положил его на разделочную доску, словно стейк, только что принесенный из мясной лавки. Это было человеческое сердце. Пальцем, затянутым в перчатку, Беннетт указал на те места, где оно соединялось с артериями.
– Видите клапаны? Такое ощущение, будто они открыты с рождения. В жизни такое невозможно. Клапаны должны открываться и закрываться, чтобы перекачивать кровь. То есть врожденным дефектом это быть не может.
Эф пришел в ужас. Такая патология означала верную смерть. Как известно любому анатому, внутри люди такие же разные, как и снаружи. Но ни один человек с таким сердцем не мог прожить достаточно долго, чтобы стать взрослым.
– У вас есть медицинская карта этого пациента? – спросила Нора. – Выписки из истории болезни? Хоть что-нибудь, с чем мы могли бы сопоставить увиденное.
– Пока нет. Наверное, не будет до утра, и это заставило меня притормозить весь процесс. Сильно притормозить. Через какое-то время мы приостановимся и отложим работу до утра, чтобы завтра у меня было как можно больше данных. Я хочу проверить все, каждую деталь. Например – вот такую.
Беннетт подвел их к трупу взрослого мужчины среднего веса. Вскрытие его было уже завершено. Горло мужчины рассекли до задней стенки глотки, так что обнажились гортань и трахея, и теперь были видны голосовые связки, располагающиеся чуть выше гортани.
– Видите складки преддверия? – спросил Беннетт.
Складки преддверия гортани называются также ложными голосовыми связками – это толстые слизистые мембраны, единственная функция которых заключается в том, чтобы прикрывать и защищать настоящие голосовые связки. С анатомической точки зрения они совершенно необычны: складки преддверия могут полностью обновиться даже после хирургического удаления.