Три четверти часа я езжу по городу. Выходец из тени сел мне на хвост на своем «пежо», и стряхнуть его не так-то просто. Наконец я заманиваю его в тупик, и он на это ловится.
В конце Корсо Федерико II есть улочка с односторонним движением. Она всего одиннадцать метров в длину, и местные водители, как правило, не обращают внимания на знаки: если проехать здесь, не нужно давать круг по площади, которая часто бывает забита междугородними автобусами. Полицейские об этом знают, и порой, когда у них кровожадное настроение или когда им нужно поправить статистику штрафов за правонарушения, они перекрывают неразрешенный выезд сложным приспособлением. Они сделали это и сегодня. Я заметил их уловку заранее, когда шел к «ситроену», который мой ненавистник снова отыскал.
Несколько ловких маневров — и я оказался рядом с улочкой. Впереди затор на площади, я встаю в длинный хвост. Выходец из тени видит это, ему не хочется застрять в пробке, потому что тогда я смогу приблизиться к нему вплотную, — и он ныряет в одностороннюю улицу. Я чуть-чуть пережидаю и быстро сдаю назад, прежде чем сзади меня запрет следующий автомобиль. Выходца из тени остановили — рядом с его машиной стоит полицейский с поднятым жезлом. Еще двое стремительно шагают к водительской двери — у одного в руках блокнот и карандаш. Ухмыльнувшись, я разворачиваюсь и уезжаю, стараясь не очень сильно превышать скорость.
Клара ждет на Виа Стринелла у входа в парк Сопротивления 8 сентября — спряталась в тень деревьев, которыми там обсажена дорога. В руке у нее большая сумка, возле ног — тонкий голубой полиэтиленовый пакет, в котором круглится арбуз. Я останавливаюсь у тротуара.
— Ciao, Эдмунд!
Она распахивает дверцу и садится на пассажирское сиденье, пристроив свои вещи у ног.
— У меня все хорошо, — отвечаю я и добавляю: — Положи назад. Нам далеко ехать.
Проталкивая пакет и сумку между нами, протискивая арбуз между сиденьями, она оглядывается через плечо. Арбуз тяжелый, она его ворочает с трудом. Потом садится прямо, защелкивает пряжку ремня безопасности.
— А куда далеко? В Фанале? — спрашивает она.
Клара решила, что мы поедем на адриатическое побережье, потому что в записке я попросил ее захватить бикини, масло для загара и полотенце. Как-то раз я возил их с Диндиной к морю, и мы провели там очень приятный день — нежились на пляже под взятым напрокат зонтиком, на взятых напрокат стульях, купались и ели кальмаров в соседнем ресторанчике, приткнувшемся между пляжем и береговой железнодорожной линией. Мы, как дети, махали проходившим поездам: так делают в Англии, объяснил я девушкам, но здесь никто не махал в ответ, на нас таращились с тупым, непроходимым непониманием. По дороге домой, когда мы ехали в сумерках через горы, Клара намекнула, что было бы лучше, если бы мы поехали вдвоем, в ответ на что Диндина раздраженно вздохнула.
— Ехать около часа. И поедем мы не к морю, а в горы.
Мой ответ ее явно огорчает. Она, должно быть, надеялась, что я пойму ее намеки.
— А это…
Она кивает на ротанговую корзину.
— Снедь для пикника.
Она тут же расцветает, забыв про разочарование.
— Мы едем на пикник, — повторяет она без всякой нужды, и потом уточняет: — Только мы? Ты и я?
— Да. Никого больше.
Она кладет ладонь мне на руку, а я как раз сражаюсь с дурацкой ручкой переключения передач, мне нужно перейти с третьей скорости на вторую, чтобы одолеть крутой подъем первого за городом холма, от которого дорога идет вдоль реки к той самой железнодорожной станции.
— Я люблю тебя, Эдмунд. И я очень люблю пикники.
— День сегодня хороший. Я рад, что мы смогли выбраться.
— Я прогуливаю две лекции, — сознается она, а потом подмигивает: — Ничего страшного. Наш professore… — ей никак не подобрать английские слова, — una mente intropidita.
— Тупица.
Я опускаю матерчатую крышу, в салон влетает горячий ветер.
— Да! Ту-пи-ца.
Этой ночью, в предрассветный час, когда время вновь приноравливалось к современности, небо ненадолго потемнело и прошел короткий, но сильный ливень. Стук капель по ставням и грохот воды в сломанном водосливе разбудили меня. Похолодало, я укрылся поплотнее. К рассвету небо опять было чистым, без единого облачка. Таким оно и осталось. Солнце, соответственно, печет вовсю, воздух чист. Все контуры сегодня особенно четки — очертания гор, теней, деревьев, травы, белого камня; я могу различить каждую впадину и расселину, каждый пролом и каждый след от камнепада.
В Терранере мы остановились и зашли в бар. Я не стал оставлять машину на дороге, как в прошлый раз, а загнал ее задом в узкий переулок рядом с баром. Если вопреки вероятности выходец из тени все-таки уболтал полицейских — помахал иностранным паспортом, пожаловался, что не знает города, да и машина прокатная, — и теперь нагоняет нас, ему придется проехать мимо, и я его замечу. Мне страшно не хочется, чтобы это случилось, потому что тогда придется отменить пикник, а я еще не придумал, чем буду утешать Клару, которая, разумеется, страшно огорчится.
Хмурая девица была на месте, она бросила на Клару суровый взгляд.
— Due aranciate, per favore. Molto freddo
[99]
.
Я улыбнулся, но не дождался от девицы ответной улыбки. Я для нее старик в обществе молодой шлюхи, о чем тут говорить. К тому же иностранец.
Она погремела льдом, поставила на стойку две бутылки, быстрым движением запястья сдернула пробки и налила оранжад в два стакана. Я расплатился, мы с Кларой вышли наружу и присели за один из столиков на тротуаре, прямо на солнце.
— Еще далеко? — спрашивает она.
— Десять-двенадцать километров. Всего-то. Осталось минут двадцать.
Она помолчала, считая про себя.
— Двенадцать километров? Двадцать минут?
— Дорога там неважнецкая.
Она не знает этого слова и смотрит на меня озадаченно.
— Ты бы, наверное, сказала lontano. Fuori mano
[100]
.
Она смеется — и ее смех меня завораживает.
— Ты научишься говорить по-итальянски. Когда-нибудь. Я тебя научу.
Мимо нас не проехало ни одной машины, пока ни следа «пежо». Через десять минут — за это время выходец из тени наверняка бы уже появился — мы ставим стаканы на металлический столик и едем дальше. В начале проселка я резко сворачиваю, не включив заранее поворотник, машину подкидывает на ухабах, Клара цепляется за дверь. Я не стал останавливаться и смотреть на дорогу. Все спокойно: я это чувствую.
— Куда мы едем?
Ее встревожило, что я сворачиваю на такую странную дорожку, она явно волнуется. Не того она ждала.