Игра в классики на незнакомых планетах - читать онлайн книгу. Автор: Ина Голдин cтр.№ 48

Страшнее всего были птицы. Невероятно натуральные комки серых и черных перьев, заштрихованные так, что любой психолог испугается. Глядя на этих птиц, я отчетливо понимала – если сейчас она не вернется домой, я не буду знать, где искать.

Просто – не найду никогда.

– Ну и где тебя носило?

– Ну, – кокетливая, чуть извиняющаяся улыбка. – Ну… ты же знаешь.

– Вот именно, что я не знаю ни хрена! Ты время видела?

– Ну… у меня сотовый сел. Не сердись.

* * *

Мне всегда приходилось приезжать обратно. И в какой-то момент, помнится, меня так измотало вечное зависание между двумя странами, что я решила остаться хоть где-то, но – приземлиться уже. Сколько можно.

Тем более что – огромная квартира стоит пустая, после смерти отца и Саньки. Платить за воду и газ – это не то что по четыреста евро выкладывать за маленькое студио на улице Депар позади метро «Монпарнас».

Я решила жить дома.

Жить не вышло.

* * *

Было у меня – вроде как у той девочки из страшной истории с зеленой пластинкой. Всякий раз, как я уезжала, я кого-то не заставала по возвращении. Сначала бабушки. Потом Саньки. Потом отца. Однажды я себя спросила – а уехала бы я, если б знала?

И не смогла ответить.

Потому что там… ну что рассказывать, если я в «Шарль де Голле» начинала плакать от запаха моющего средства в коридоре – потому что это был мой запах; потому что нигде, кроме Франции, таким средством не пользуются. Там я будто… становилась собой.

И если совсем честно – я-то в чем виновата? Если кто и виноват, так наша российская армия. И отец – потому что не сумел отмазать. Я же говорила им. И Канада была вполне реальным вариантом. Конечно, беженцам на первых временах трудно, и без языка – труднее. Но все равно лучше, чем…

Чем бродить невидимым по дому.

А отец… Ну да, сердце. Не из-за меня ведь, из-за Саньки. Если б можно было нас поменять местами – поменял бы, конечно. Но тут уж ничего не поделаешь. Смерть всегда рождает вину – надо чем-то заполнять пустоту, только стоит ли эту вину тянуть на себя? Кому от этого польза?

* * *

Эльф мой рассказал как-то… то ли сказку, то ли что, откуда она это взяла – не знаю. Про город теней. Про людей, которые мучаются всю жизнь, не зная отчего, а причина проста – они где-то потеряли свою тень. И если такой человек дойдет до города, где все оставленные тени собираются и ждут хозяев, – тогда он почувствует себя полноценным. Почувствует, что значит жить. Для меня этот город – там, всегда там был. В нем я чувствую себя питекантропом из учебника биологии, который поднимает голову, распрямляется и становится человеком.

Некоторые люди рождаются в чужом теле; это бывает, я с такими знакома. Мне не повезло: я родилась в чужой стране.

* * *

Она появилась, когда у меня не было ничего. Ничего – за что зацепиться, о чем написать хоть строчку в мысленной книге мемуаров. Работа – на автомате, путь домой – все время одним и тем же трамваем, по одним и тем же дворам. Кофе паршивый, единственная радость – полночный сериал. (А в Париже осень сухо пахнет жареными каштанами; и у выходов из метро – печеной кукурузой, и яркими, ломкими листьями на ветру, и теплым, масляным духом булочных. Холодает; в кафе зажигают радиаторы, вносят столики внутрь…)

Проигрыш, в общем, по всем фронтам.

И вот в эту обесцвеченную жизнь она и влилась струей краски. Ко мне вернулись чувства; так что можно было теперь улыбаться мокрому снегу на улицах, можно было торопиться с работы домой. Душу переполняло какое-то невнятное вдохновение. Хотелось быть сильной и нежной, хотя ни того, ни другого я особенно не умела; хотелось много зарабатывать, чтоб спокойно покупать дорогой шоколад и водить ее в ресторан.

Но черная «выездная» сумка так и лежала под журнальным столиком. Если бы кто-то сказал мне, что надо срочно ехать, потому что вот – есть возможность, мне бы и трех часов не понадобилось, чтоб ее собрать.

* * *

Ночью в квартире неуютно; если соседи у себя открывают дверь, то кажется, что заходят они прямиком ко мне в коридор, и все звуки проникают сквозь стены, мутируя по пути в нечто стучащее, клокочущее, страшное. Вдобавок ветки кленов, растущих у окна, бьют по стеклу, царапают. И шаги по ночам – от кухни до спальни – тоже надо привыкнуть. Я-то не боюсь; знаю, что это или отец, или Санька. Брата я почти увидела однажды, хотела попросить прощения, что не приехала на похороны. А как бы я приехала? Денег на билет нет, и права птичьи – между визой и картой резидента, желтая бумажка, выехать с ней выедешь, а обратно…

И потом, мне ночью не до страха; я сплю, если удается. А ей боязно было спать одной, когда я уезжала на переводы.

Ночью, замечали, даже если рядом никого нет, часто говоришь шепотом. Вот и мы – шепотом, испугавшись неизвестно кого:

– Ну чего ты? Просто ветер разгулялся. Это клены.

– А если они вышибут стекло?

– За десять лет не вышибли, а сейчас…

– Ты не понимаешь. Не слышишь разве, как птица кричит?

– Два часа ночи, солнце мое. Все птицы спят давно.

– Это же она… черная, вон, смотри.

– Ой-вэй. Русалок нам не хватало… теперь еще птицы. Слушай, пол холодный. Замерзнешь.

– …

– Нет тут никаких птиц. Я их не впущу. Иди сюда. Давай, говорю, под одеяло. Ну, вот… Вот так…

Тепло.

Потом я ее спросила:

– Что еще за птичка?

Она перевернулась на спину.

– Знаешь, мои желания всегда исполняются.

Я позволила себе улыбку:

– Ну-ну.

– Это правда. Если я чего-то очень сильно захочу, то это сбывается. Но только потом… Прилетает это… эта птица. И требует платы. Если что-то получаешь, надо за это платить. Ты ведь знаешь.

Пальцы наши переплелись под одеялом. Я знала. Я слышала шаги отца и Саньки в коридоре.

– Ну ладно. А что ты такого получила, что теперь ее боишься?

– Тебя, – сказала она.

* * *

Вывернутый ящик старого стола. Бумаги на полу. Обрывки тамошней жизни, собранные за те пять лет, что я забрасывала и забрасывала крючок, пытаясь зацепиться. Не вышло.

Все вроде получалось: и стипендия, и стаж после университета. И Люсьен. Слишком хорошо, чтобы быть правдой; ну так правдой это и не стало. И Люсьен не виноват… наверное.

* * *

Я разворотила ящики под предлогом какой-то уборки – и пошло. Сначала я подавляла эту ярость, вела сама с собой холодную войну, тихо ненавидя все вокруг. А потом началось – истерика вспышкой за вспышкой, как серия взрывов в Багдаде.