Знак Ганнибала - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Палев

Моему другу Олегу Гаврюшину

посвящаю

Он сделал последний мазок и отложил кисть в сторону. Да, ему удалось раскрыть секрет непревзойденной естественности полотен Жерома! Казалось, что плащ Ганнибала трепещет не от ветра, дующего с заснеженных альпийских вершин, а от легких порывов сквозняка из приоткрытого окна. Правая рука полководца указывала солдатам на перевал, где после последнего перехода их ждала слава. Сам герой уже мыслями был там, на равнинах Италии. И пусть римские легионы тешат себя тщетной надеждой на то, что войско Ганнибала, внушающее им ужас, погибло под лавинами, а тела солдат унесли воды быстрых горных рек.

Он взглянул на оригинал и горько усмехнулся. Заведующий районным отделом Народного комиссариата просвещения, по заказу которого художник создал копию, был твердо уверен, что на оригинале изображен Спартак. В договоре (дубовые формулировки!) так и значилось: «В связи с отправкой согласно указания Наркомпроса оригинала картины в Москву, с целью повышения культуры и углубления революционного воспитания масс, сделать копию картины неизвестного художника, изображающую вождя римского пролетариата Спартака, штурмующего Везувий». Жером – «неизвестный художник»! Спартак, штурмующий Везувий! И этот человек руководит «просвещением района»!

Звякнул дверной колокольчик.

– Открыто! – крикнул художник.

В комнату вошли завхоз районного отдела Наркомпроса и двое грузчиков.

– Ну что, готово? – деловито спросил завхоз.

– Оригинал можете забирать, а копию я только что закончил, – ответил художник. – Краски должны высохнуть.

– Тогда мы в пятницу вашу картину заберем, а ту, с которой вы срисовывали, сейчас возьмем, – решил завхоз. Он подошел к только что законченной копии Жерома и восторженно поцокал языком.

– Да, от настоящей не отличить! Так, товарищи, упакуйте картину в бумагу и аккуратненько несите в повозку. И глядите у меня! Если вдруг холст проткнете или, еще хуже, раму поломаете, я расценю это как вражескую вылазку!

Грузчики принялись заворачивать картину в оберточную бумагу и перетягивать бечевкой.

– Извините, – нерешительно обратился художник к завхозу. – А нельзя ли мне деньги сейчас получить?

Для него это был принципиальный вопрос: этот заказ был единственным за последние полгода, а скудного жалованья жены на двоих катастрофически не хватало.

– Ну что же! Работа выполнена, так что извольте получить! – согласился завхоз, вынимая пачку денег и отсчитывая купюры. – А вы пока расписочку напишите, для отчетности.

– Да-да, разумеется! – обрадованно согласился художник.

Как на грех, чернила в чернильнице высохли, и ему пришлось воспользоваться чернильным карандашом. Когда расписка была готова, завхоз забрал ее, внимательно перечитал, одобрительно крякнул и положил на стол перед художником тонкую стопку денег и конверт без надписи.

– Это что такое? Что там в конверте? – удивился художник.

– А это ваша супруга просила вам передать лично в руки, – пояснил завхоз.

Художник схватил конверт и вытащил свернутый втрое листок бумаги с коротким посланием. Он сразу узнал почерк жены.

«Прости меня, дорогой мой Володенька! Но я больше не в силах выносить эту нищету, из которой мы не можем выбраться вот уже десять лет. Я ухожу к Ивану Прохоровичу. Он признался мне в своих чувствах и позвал меня к себе жить. Дело не только в том, что Иван Прохорович, как заслуженный большевик и заведущий райотделом Наркомпроса, может обеспечить нам достаток, который позволит мне наконец оставить давно опостылевшую службу в районном коммунхозе. Он откуда-то знает, что ты был у белых, но обещал не сообщать об этом в ГПУ, если я соглашусь на его предложение. Я уверена, что он сдержит слово. Но ведь нельзя быть так же уверенным в том, что твое прошлое не станет известно еще кому-то. И этот «кто-то» может оказаться вовсе не таким порядочным человеком, как Иван Прохорович. Поэтому тебе лучше не только навсегда уйти из моей жизни, но и уехать из этого города. Прощай, мой любимый! Прости, что наши пути разошлись: видно, так суждено.

Когда-то твоя, Леля».

Художник достал портсигар, вынул из него папиросу и принялся разминать ее онемевшими пальцами. Завхоз зажег спичку, но художник невидящим взглядом смотрел в пространство перед собой. Из папиросы высыпался на стол почти весь табак.

– Владимир Аполлинарьевич! С вами все нормально? – обеспокоенно воскликнул завхоз.

– Что? – очнулся художник. С недоумением помотрел на мятую папиросную гильзу и бросил ее в пепельницу. – Да, голубчик, все нормально, все хорошо, – пробормотал он, доставая из портсигара другую папиросу. – Дайте-ка мне еще огня, милейший.

– Извольте!

Завхоз вновь зажег спичку, но художник не стал прикуривать, а поднес к пламени бумажку с прощальным посланием от жены. Листок вспыхнул, художник бросил его в пепельницу.

– Вы бы деньги пересчитали, Владимир Аполлинарьевич! – посоветовал завхоз. – Для порядка.

– Да, порядок должен быть, – согласился художник.

Но он не стал пересчитывать купюры, а решительно поднялся со стула и подошел к комоду. Достал из нижнего ящика револьвер системы «наган», прокрутил барабан, проверяя наличие патронов, и взвел курок. Завхоз испуганно отпрянул, грузчики разинули рты. Художник, не обращая внимания на обомлевших работяг, схватил с комода рамку с фотографией жены и швырнул ее в угол.

– Исчезнуть? Уйти из жизни? Изволь! – Художник горько рассмеялся и яростно выкрикнул: – Будьте вы прокляты!

На глазах у замершего от ужаса завхоза художник быстро сунул в рот револьверное дуло и решительно нажал на курок.

Я лежал в грязи, абсолютно голый. Не знаю, можно ли расценивать лежание в грязи как лечебный процесс, если это – грязь бывшей картофельной грядки. Средняя (для конца октября) температура – между нулем и плюс пятью градусами. С точки зрения трезвомыслящего человека, такое лежание неизбежно должно завершиться воспалением легких. Было бы очень разумно вернуться в щедрое тепло бани, находившейся в трех метрах от меня. Но по моему лицу текла кровь изо лба, рассеченного алюминиевым петухом. А пару минут назад над моей головой просвистела самая настоящая пуля, выпущенная в мою сторону из самого настоящего пистолета. И посему затаившийся во мне трезвомыслящий человек рекомендовал мне лежать в грязи и не высовываться. Ведь нельзя было с полной уверенностью утверждать, что следующая пуля не попадет мне в лоб.

Я лежал в грязи и думал: зачем мне, сугубо городскому и абсолютно цивилизованному человеку, понадобилось в эту гнуснейшую осеннюю погоду тащиться далеко за город, на чью-то чужую дачу?!