Бриллиант в мешке - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Винер cтр.№ 18

Твердо так говорит, видно, мало еще поубирала, не успокоилась. Ладно, думаю, пусть сделает свое недлинное сообщение.

– Ну, говори.

Она воздуху в грудь набрала, рот открыла, словно кричать собирается, но сказала тихо:

– Я ухожу.

– Куда, – говорю, – уходишь? Ты же сегодня в ночную. Да посреди уборки.

– Нет, – говорит, – уборку закончу, все тебе приготовлю и уйду.

– Да что ж ты, – смеюсь, – так важно мне об этом объявляешь? На рынок, что ли? Иди себе на здоровье, сперва только послушай. Говорю тебе, ахнешь.

– Ахну… Нет, Миша, не на рынок. Я совсем уйду.

Я никак не пойму, чего она:

– Совсем, до самого утра уйдешь?

Молчит и все смотрит пристально. Я немного удивился, что за странное поведение. Говорю:

– Выражайся яснее. Что ты хочешь сказать? И говори скорей, потому что…

– Я быстро скажу. Еще раз. Миша. Я ухожу от тебя.

– От меня?

– От тебя. Из дому. Совсем.

Тьфу ты, черт. Так рассказать хочется, и не дает. Что-то у нее там в умишке сварилось, а что, сама не знает.

– Татьяна, – говорю серьезно, – ну, что ты плетешь? Если это насчет Кармелы, то глупости, я тебе сейчас все объясню.

Она будто удивилась:

– При чем тут Кармела?

– Вот именно, что ни при чем. Поэтому не выдумывай черт-те что, а слушай.

Тут только она глаза от меня отвела, голову опустила и говорит, грустно так:

– Нет, Миша, это ты меня не слушаешь. Или не слышишь. Я ухожу от тебя насовсем. Навсегда.

Не знаю даже, как отреагировать.

– Куда уходишь? Ты что, меня бросить хочешь?

– Да.

– С ума сошла?

– Не знаю, может, и сошла.

Так и есть. Ерунду какую-то выдумала, сама признает.

И говорю ей, мягко, но строго:

– Таня, прекрати. Хочешь сердиться – посердись, но в эти игры я не игрок. Что значит – уйду? Куда ты пойдешь? К сыну, что ли? А впрочем, можешь пойти на пару дней, если им надо. Я не возражаю.

Помолчала еще немного, поглядела на меня грустно и говорит:

– Прости, Миша. Я решила.

Что мне в моей Татьяне всегда нравилось? Что переспорить ее ничего не стоит. Легко поддается на убеждение. Возразишь ей, и тут же уступает. Никогда на своем мнении не стоит, да и нет у нее своего. Для моих нервов такой характер лучше всего, я это еще в молодости осознал.

Но один подводный камень в характере все же есть. Редко-редко на него натыкаешься, всего два раза за всю жизнь помню.

Один раз, когда она Галкой забеременела. Я считал, что одного ребенка вполне достаточно, ему едва год исполнился, возни хватает. Говорю, делай аборт. Нет, сказала, буду рожать. И тут же я понял, что так и будет, не знаю как, но понял, хотя привычки к этому не было.

А второй раз с Израилем. Были мы как-то на первомайскую у ее родни, и ее двоюродный брат начал рассуждать про евреев. На мой взгляд, ничего даже такого не говорил, просто разговор, но мы пришли домой, а она мне – надо ехать. Тут я много возражал, и она даже ничего толкового в ответ сказать не могла, но факт, что мы здесь.

И вот этот подводный камень следует всячески обходить, не допускать, чтоб он вынырнул. А я допустил, сам не знаю как. Как она сказала «я решила», я на него прямо физиономией и наткнулся.

Короче, со мной вдруг сделалось что-то вроде истерики. Даже в озноб бросило, хотя жара. Нервы-то все это время были в напряжении и тут не выдержали. Я на нее закричал, ругался, кулаком по дивану колотил, она сходила на кухню, принесла мне воды, я стакан у нее из рук выбил. Она отошла в сторону, руки на животе сложила, подождала немного молча, потом взяла тряпку и стала вытирать воду с пола.

Успокоился немного и говорю, хотя сам слышу, что голос у меня не свой, не слушается:

– Ну, что ты такое решила? Тряпку опять положила, но не говорит.

– Ты видишь, что ты со мной сделала?

– Вижу, – отвечает.

– Больше такого не делай. Если есть претензии, скажи. А то ни с того ни с сего такие разговоры!

– Миша, – говорит, – это не разговоры.

Но у меня все же козырь в руках.

– Что ты решила? – говорю. – Бросить меня, человека в моем состоянии?

– Да, – говорит. Прямо так и говорит – да!

– А где же совесть? Ты подумала, как я буду?

– Подумала, – говорит. – Я все обдумала и устроила, тебе не будет плохо.

– Да? Это как же?

– К тебе каждый день будет ходить нянечка из нашей больницы, купит тебе, приберет, приготовит, помыться поможет, все, что надо. Да ты и сам многое можешь, состояние твое сейчас уравновесилось, и серьезного ухудшения уже не предвидится. Я говорила с врачом.

– С врачом! – говорю, до чего же она на врачей полагается, и пытаюсь усмехнуться, но чувствую, рот кривится на сторону. – Много он знает про мое состояние. И нянечка твоя что, даром ходить будет?

– Нет, я буду ей платить.

– Ну да, ты же деньги по секрету откладывала, знаю, как же. Представляю себе эти суммы. А когда кончатся?

– Заработаю еще.

– А если заболеешь или работу потеряешь?

– Тогда будешь сам, как сможешь.

Тут я думаю, Господи, что это я делаю, я так с ней обсуждаю, будто уже поверил, согласился. Будто это все всерьез.

Оказалось, всерьез.

Вот и получилось, что права была моя мать, а не я. Век живи, век учись. Так я в мою Татьяну верил, так на нее полагался, и вот – всю квартиру вымыла, вычистила, белье перестирала, сварила обед на два дня, собрала небольшую сумку и ушла. Полгода до серебряной свадьбы не дожили. Даже прощаться как следует не стала, зачем, говорит, я через день-два зайду, гляну, как ты живешь. Заодно и вещей сколько-то возьму, а в следующий раз еще. Не грусти, говорит. И ушла.

А я остался один в пустой квартире. Я днем и так по большей части один, но фоном все время было чувство – только что ушла, да – скоро придет, да – поскорей бы пришла, либо наоборот – подольше бы не приходила.

Сознаю, что теперь мне следует переживать, перебирать прошлое, может быть, даже плакать. Или от злости с ума сходить. Но злости не чувствую, и плакать не хочется, и мыслей особых нет, только скучно как-то.

Взял сигарету, закурил, вкуса никакого нет, бросил.

Подошел к станку, осмотрел начатое панно. И панно скучное выходит, потому что по чужому рисунку. Тряпки, что дочь вчера принесла, Татьяна развернула, разложила на столике аккуратно по сортам, как я учил. И цвета все скучные, сероватых да черноватых больше всего. Голубого сколько-то, но тоже как застиранное и от серого мало отличается.