- Пятьдесят тысяч долларов. - Ого!
- Это ведь совсем недорого, правда? Документы стоят в разы дороже. Я знаю.
Она на мгновение забыла модулировать голос, и он сделался чуть надрывным.
- Почему вы не пошли с этим к президенту банка или к кому-то из замов? - тоскливо спросил Гуревич.
При невинном в сущности вопросе посетительница слегка смешалась:
- Но ведь вы теперь здесь главный. Разве вы не можете сами решить?
- Я отвечаю за то, чтобы не разворовывались банковское имущество. То, что стоит на балансе, - отчеканил Гуревич. - А так называемые забалансовые активы, к числу которых относится и кондитерский холдинг, - это не моя прерогатива. Вот когда их найдут и передадут в собственность банку, тогда это будет ко мне.
Под изумленным взглядом он сбился с менторского тона.
- Если вы откажетесь, документы купят другие!
- Кто?! Документы эти в розыске. По факту их пропажи возбуждено уголовное дело. Даже если кто-то захочет купить, но как он ими воспользуется без риска оказаться в тюрьме?
Женщина сидела потерянная.
- Никто никогда их не купит! - жестко повторил Гуревич, в голове которого родилась идея. - Если только какой-нибудь вовсе всемогущий олигарх, у которого и милиция в кармане! Уровня Онлиевского!
- Вы что, меня к нему отсылаете? - проницательно вскинулась посетительница.
- Ни в коем случае, - перепугался Борис Семенович. - Я лишь пытаюсь обрисовать вам создавшееся положение. Впрочем, давайте так. Документы эти и впрямь немаловажны. Сам я принимать денежные решения не имею права. Но я переговорю с руководством банка. Думаю, сумею убедить. - Без денег не отдам.
- И насчет денег тоже, уверен, будет решено. Вы мне оставьте свои координаты, чтобы... - он взял ручку. - Нет, нет. Я сама перезвоню.
- Ну, как угодно. Тогда, скажем, послезавтра.
- Послезавтра меня здесь не будет. Я сегодня уезжаю... в командировку. Вернусь через десять дней.
- Вот и ладно. Тогда давайте по возвращении, - Гуревич, избавившийся от необходимости принимать срочное решение, облегченно вышел из-за стола. - А за это время мы тут всё как раз и подготовим.
Во дворе послышался гул въехавшего автомобиля.
Насторожившаяся посетительница кивнула торопливо. В дверях задержалась.
- Но имейте в виду, - вновь искусственным голосом произнесла она. - Документы принесу, только получив деньги!
Она вышла. Гуревич проводил ее задумчивым взглядом. Еще поколебался. Разыскал в записной книжке телефон Подлесного, набрал:
- Здравствуйте. Это Гуревич. Передайте вашему хозяину - только что неизвестная женщина предложила мне купить документы по кондитерскому холдингу.
- Задержите под любым предлогом. Выезжаем.
- Уже ушла.
- Фамилия? Адрес?
- Она не назвалась.
- И что, вы ее просто так отпустили? - голос на другом конце сделался уничижающе-недоуменным.
- А вы что хотите? Чтоб глава администрации банка сам скупал пропавшие документы и потом передавал их на сторону? - огрызнулся Гуревич.
- М-да. Но хоть?...
- Через десять дней она мне позвонит. Тогда я сообщу вам, и вы... перехватите.
- Ну-ну, - недоверчиво произнес Подлесный. - Опишите ее.
- Да чучело в женском обличье.
В коридоре зацокали каблучки. - И еще передайте. Примерно через неделю в Москву для подписания договоров с "Возрождением" приезжает некто Рональд Кляйверс, полномочный представитель АБРО-банка. Всё! Бросив безличное "прощаюсь", Гуревич повесил трубку.
В кабинет, в коротенькой венгерской дубленке и пушистой кремовой косынке, присыпанной снегом, влетела ненаглядная сестренка Ириша - с глазами, размашисто нарисованными под бабочку.
- Во как метет! Всего-то от машины до подъезда, и уже... - счастливо произнесла Холина. Сорвала косынку, стряхнула на брата, осыпав его брызгами. - Ничего, полезно, больно бледный. Ты когда в последний раз на улицу без джипа выходил?
Гуревич слабо улыбнулся.
Младшую сестру он не любил - обожал. Меж ними издавна сложились странные отношения: несмотря на то, что Борис был на семь лет старше, Ирина едва ли не с младенческих лет взяла над ним шефство. Резкая, язвительная, раз и навсегда определившая собственного брата как мямлю, нуждающегося в постоянной опеке и покровительстве, она даже в короткий период своего замужества уделяла ему едва ли не больше внимания, чем собственному мужу. (С чем тот и не задержался).
Борис же никогда не был женат именно потому, что боялся домашнего диктата. Единственная женщина, власть которой над собой признавал безоговорочно и охотно, оставалась сестренка. При ней он не стеснялся выглядеть растерянным и даже чуть бравировал своей повышенной чувствительностью. Мог, например, в минуту слабости сладостно заплакать от накативших неурядиц. И ощущал мучительный восторг от того, что Ирина, выслушивая, сочувственно оглаживала его по волосам и нежно повторяла: "Пузырь мой, пузырь! Как же ты вообще кем-то руководишь? Тебе бы соску и - под толстое одеяло".
Но и он, единственный из мужчин, знавал порой Ирину не привычной насмешницей и мужской укротительницей, а потерянной и угнетенной. Только ему позволено было знать, что за привычной маской вамп скрывается мечущаяся, уставшая от одиночества душа, мучительно переживающая очередной разрыв, который сама же чаще всего и провоцировала.
- Но за что? За что мне это? - всхлипывала порой Ирина, уткнувшись брату в колени. - Ведь вроде понравился. Показалось даже, что полюблю. А потом раз и - будто ничего не было. Может, у меня какой-то душевный дефект, а?
Она заглядывала в сострадающие его, наполненные слезами глаза, и ей становилось чуть легче.
Впрочем, бывало это крайне редко. Сегодня забежавшая к брату Ирина была, как обычно, победительно энергична. - Я, собственно, заскочила попрощаться, - объявила она. - Ночной лошадью улетаю в Брюссель, на экономический симпозиум. После ухода из банка и возвращения в "Коммерсант" у Холиной опять все стало тип-топ.
- А ты, вижу, совсем прихирел, - она пригляделась. - Сало, подвешенное на мощи. Что происходит, Борик?
- Дела навалились, - увильнул от ответа Гуревич.
- Да вот дел-то твоих как раз не видно. Наоборот, дела всё больше другие делают. А ты как-то в стороне. Спрятался сюда, как сыч. Не от меня ли, часом?
Она засмеялась, пытаясь скрыть усилившуюся тревогу, - за то время, что они не виделись, брат исхудал и спал с лица.
- Да всё как-то недосуг, - неловко оправдался он и, желая увильнуть от неприятного разговора, припомнил:
- Скажи лучше, как там твоя последняя влюбленность?