Часовой Большой Медведицы - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Бузинин cтр.№ 13

Мишка ошарашено молчал, поочередно глядя то на Докучаева, то на плачущую девочку, которую успокаивала мать, то на крылья бабочки, лежащие на асфальте, словно обрывки радуги.

И тут Николай Петрович двинул Мишку ботинком в голень. Мишка в первый, наверное, раз с самой школьной скамьи прошипел сквозь зубы матерное ругательство, отступил на шаг и опустился на колено, массируя ногу.

— Что за фигня, Петрович? — спросил он жалобно. — Какого фига ты так…

— Ты, амига, не серчай. Это для наглядности. Магия, это ведь, по сути, что такое — это умение трансформировать злость, боль и ярость в физические величины. Во сколько бы джоулей ты оценил свой псих, когда я тебя стукнул? Хватит, чтобы машину с места сдвинуть? А теперь представь, сколько энергии выделят мать, потерявшая ребенка…

— Петрович. — Сказал Мишка куда-то в пространство. — Давай выпьем, а, Петрович?

Они сели в маленькой и уютной кафешке на пирсе. Она называлась «Пирсинг», и столь странное название мог объяснить разве что ее владелец-хоббит. Но Мишка и Николай Петрович его об этом не спрашивали. У них нашлась иная тема для беседы. Кроме них, за столиками сидели два влюбленных дварфа, причем Мишка решительно неспособен был определить, кто из влюбленных представляет сильный пол, а кто — слабый, да компания водяных в водолазных костюмах, поставивших сияющие медью шлемы на пол возле стульев. Хоббит, увидев Мишкину форму, лично обслужил столик: водка была холодной, салат благоухал свеженарезаными овощами и ветчиной, шашлыки хотелось сначала сфотографировать на память, и лишь потом съесть. Но есть, что самое обидное, Мишке вовсе не хотелось. Он хотел понять, как устроен практически незнакомый ему мир магических ритуалов. До первой рюмки Докучаев отказался отвечать на какие-либо Мишкины вопросы.

Водка была холодна и свежа, словно жидкий лед. Николай Петрович курил свой «Беломор», потому что вкуса иных табачных изделий, как он сам признавался, попросту не чувствовал. Ветер, дувший с реки, уносил табачный дым прочь. Солнце клонило голову на плечи горизонта, и пирс расчертил длинные тени. Эксперт водрузил на стол свой обшарпанный чемодан.

— Смотри, — объяснял он, жестикулируя зажатой в кулаке папиросой в воздухе. — Вот это — реторты с субстанцией зла. Мне без них никак, амига. Бывает, покойника операм допросить приходится, если прокурор постановление подпишет, бывает, реактив для сложного анализа получить, который столько стоит, что за одну просьбу Кобрина зашипит до смерти.

В чемодане эксперта лежало несколько реторт, наполненных странным клубящимся мраком, который свивался в спирали и воронки так причудливо, словно был живым существом.

— Вот это я собрал в ветлечебнице — хомбры страсть как переживают, когда зверье усыплять приходится. Это мелочь — хватит разве что обед наколдовать или там иллюзию средненькую создать… Вот это из онкодиспансера, боль человека в последней стадии рака поджелудочной железы. Помощнее, достаточно, к примеру, чтобы переместиться на полкилометра. А вот здесь у меня собственные слезы, когда дружок мой лучший у меня на руках умер. — Николай Петрович, не дожидаясь Мишку, выпил вторую рюмку. — Гадость это, амига. Никогда не прикасайся к этой дряни, даже если от этого твоя жизнь зависит. Но знать про эту мерзость ты должен все. Хорошо, что не у всех такие знания есть. Кое-кто из ученых считает, что физические законы окончательно победили колдовство в те времена оны, когда порох изобрели…

— Петрович, а если, к примеру, эта реторта разобьется — что тогда с содержимым станет? — спросил Мишка, чувствуя, как мир кругом становится ломким и прозрачным.

— А ничего, амига. Может, ты мне морду набьешь ни с того, ни с сего, а может, лет через двадцать здесь кто-то запнется и ногу сломает. Знаю одно — никуда оно не денется. Затаится, впитается, по щелям попрячется, но рано или поздно себя проявит.

Они опрокинули еще по одной рюмке. Над рекой сгущались сумерки. Папироса в руке Докучаева чертила в воздухе замысловатые огненные иероглифы.

— Пока при памяти, расскажу тебе, амига, такую историю. Халендир Мей Мел Лай — личность темная. Взять хотя бы его имя. Это ведь не имя, а прозвище — «свирепый волк войны». Слухи ходили, что наемничал Халендир — сначала за боснийских мусульман воевал, после в Чечне отметился. У эльфов, если они не черные, это дело не приветствуется, вот он с диаспорой особо-то и не дружил. Однако лет пять тому назад, когда он уже прочно здесь на прикол встал, ходили слухи, что жена его рожала тяжело и трудно и ребенка родила едва живого. Халендир, ясен пень, меж своих клич кинул, что, мол, любые деньги за здоровье девочки. Целители не взялись, зато, видать, выискался один сучий магик, который вылечил, вроде бы, дочку Халендира ворожбой. Миша, ты главное пойми — зло, которое на ведовство потрачено, оно где-то после все равно просочится. Вот и у Халендира просочилось.

— Так значит, его поэтому и убили? — спросил Мишка, у которого не работал ни один орган, кроме языка. — Настигло… то зло… которое потрачено было… на излечение его дочери?

— Не знаю я, что его настигло, — махнул рукой Докучаев и прикурил новую папиросу от старой. — А вот с дочкой евойной ты сегодня знакомство-то и свел. В подвале. Она это и была, друг мой Мишка. Пострадай Халендир — я бы только и сказал, что гному гномово, эльфу эльфово, а отморозку — склеп похолоднее. Мораль в другом, амига — даже благое дело, достигнутое за счет энергии зла, смысла не имеет, потому что зло, вложенное в это дело, выход найдет. Вот оно и нашло. Ты сам видел. Выпьем.

И они опрокинули третью… Или уже четвертую? Николай Петрович свирепо набросился на шашлыки, но Мишка не мог смотреть на еду. Он смотрел на реку, по волнам которой уже перекатывалось отражение лунного диска.

Радостно горланя боевую песню, в кафе заглянула шайка гоблинов, одетых в нарочито-яркий китайский ширпотреб, но увидев, что за одним из столов сидят служители закона, тут же прекратили свои песнопения и почтительно удалились.

— Ты чего не ешь, хомбре? Точно не хочешь? Ну, давай, я твои шашлыки быстренько подмету…

Опрокинув очередную рюмку, Мишка с трудом удерживался от того, чтоб не провалиться в сон. Кто-то подходил к их столику и здоровался с Докучаевым. Кто-то Мишку о чем-то спрашивал. Кто-то тряс его за плечо и предлагал вызвать такси. Но Мишка пришел в себя на темной улице, по которой они шагали вместе с экспертом, причем Мишка нес чемоданчик Докучаева, а Докучаев, в свою очередь, тащил Мишкин планшет, плащ и фуражку.

— Не отставай, амига! — Николай Петрович был бодрым и целеустремленным. — Щас улица Допризывников, потом 16-летия Октября, а после моя Посадская.

— А почему 16-летия Октября? — удивился Мишка, приходя потихоньку в сознание. — Это ведь 33-й год… Чего в нем такого знаменитого?

— Бяху, дебилы-коммунальщики! — весело отозвался Докучаев. — На генплане и на картах улица называется «Совершеннолетия Октября», ну а они решили место на вывесках сэкономить. Вот и написано на всех домах — «16-летия».

— Совершеннолетие — это ведь 18-летие. А 16-летие — возраст деликтоспособности.