А стоило сделать несколько сотен шагов в сторону — и ты выходил
из каньона, и все вокруг становилось пустыней, бесплодной и безжизненной. Даже
сама река, устав кружиться по этой естественной низине, здесь напрочь теряла
свою юную силу и вновь превращалась в еле заметную струйку воды.
Монахи знали об этом, и вода, которой снабжали они соседей,
обходилась тем недешево. История обители отмечена бесчисленными схватками и
стычками между местными жителями и монахами.
И вот однажды, как раз в то время, когда Испанию потрясала
очередная война, обитель была превращена в казарму. По центральному нефу
монастырской церкви бродили кони. Солдаты, потешая друг друга похабными
историями и насилуя женщин из всех окрестных поселений, разбили между скамьями
свой бивак.
Так, хоть и с опозданием, обрушилось на монастырь возмездие.
Он был разграблен и разрушен.
И никогда больше монахам не удалось вернуть свой потерянный
рай. В ходе одной из бесконечных судебных тяжб кто-то даже предположил, что
местные жители исполнили приговор, вынесенный монастырю Богом. Ибо Иисус велел
напоить жаждущих, монахи же оставались глухи к Его словам. Вот потому-то Бог и
покарал тех, кто считал, будто природа принадлежит им одним.
И, может быть, по этой самой причине монастырская церковь
по-прежнему лежала в развалинах, хотя большую часть обители отстроили заново и
превратили в гостиницу. Местные не забыли, какую непомерную плату должны были
вносить их предки за то, что природа дарила людям бесплатно.
— Чья же это статуя осталась неповрежденной? —
спросила я.
— Святой Терезы Авильской, — ответил он. —
Она обладает могуществом. И, как бы ни снедала местных жителей жажда мести,
никто не осмелился осквернить ее.
Он взял меня за руку, и мы вышли. Прошагали по бесконечным
монастырским коридорам, поднялись по широким деревянным лестницам, оказались во
внутренних дворах, где порхали бабочки. Я припоминала каждую подробность,
потому что часто бывала здесь в детстве, и давние воспоминания казались
наиболее отчетливыми и яркими.
Память. Мне казалось, что весь прошлый месяц и особенно дни,
предшествующие минувшей неделе, были не в моей жизни или что я прожила их в
ином своем воплощении. Ни за что на свете не хотела бы я вернуться в эту эпоху,
ибо часы ее отмерялись не рукой любви. Я чувствовала, что в течение многих лет
проживала один и тот же день, все так же просыпаясь и засыпая, повторяя одни и
те же слова, совершая одни и те же поступки, да и снились мне одни и те же сны.
Я вспомнила отца и мать, родителей моих родителей и многих моих друзей.
Вспомнила, сколько усилий было приложено, чтобы получить то, что на самом деле
мне было вовсе не нужно.
Зачем я все это делала? Я не находила однозначного
объяснения. Может быть, потому, что лень было искать иные пути. Может быть,
боялась — что подумают и скажут обо мне другие. Может быть, потому, что
отличаться от этих других — трудно. Может быть, потому, что человек обречен
повторять шаги предшествующего поколения до тех пор, — и тут я вспомнила
отца-настоятеля, — пока определенное число людей не начнет вести себя
иначе.
Так или иначе, мир меняется, и мы — вместе с ним.
Однако меня это больше не устраивало. Я получила от судьбы
принадлежащее мне по праву, и теперь она давала мне возможность измениться
самой и заодно — способствовать изменению в мире.
Я снова подумала о горах, вспомнила альпинистов, которых мы
встречали по дороге, — молодых, в разноцветных костюмах, которые придуманы
для того, чтобы яркое пятно на снегу было заметно издалека, знающих один
определенный маршрут от подножья до самого пика.
В склоны уже были вбиты алюминиевые костыли — альпинистам
оставалось только продеть в них крюки со страховочными тросами и подняться к
вершине. Они приехали сюда на выходные ради острых ощущений, а в понедельник
вернутся к прежней размеренной жизни, но им будет казаться, что они бросили
вызов природе — и одолели ее.
А ведь это совсем не так. Жажда приключений гнала сюда
других — первопроходцев, пролагателей новых дорог. Иные из них не одолели и
половины подъема — сорвались в пропасть. Другие отморозили себе руки или ноги.
Многие и вовсе пропали без вести. Но в один прекрасный день кто-то взошел на
одну из этих вершин.
И это его глаза первыми увидели расстилающуюся внизу
панораму, это его сердце от гордости забилось чаще. Он пошел на риск и теперь —
своей победой — воздавал почести тем, чья попытка не удалась, кто погиб на
полдороге.
Очень может быть, что люди там, внизу, думают: «Что там
наверху хорошего? Разве что пейзаж. Зачем ему это надо?»
Но тот, кто первым взошел на эти вершины, знал зачем. Чтобы
принять вызов и идти вперед. Чтобы знать, что один день — непохож на другой,
что каждое утро одаривает нас своими неповторимыми чудесами и у каждого — свое
волшебное мгновение, когда гибнут старые галактики и рождаются новые звезды.
Тот, кто первым взошел на эти вершины, наверно, задавал
себе, оглядывая с высоты домики с дымящимися трубами, тот же самый вопрос: «У
людей внизу один день неотличим от другого. Зачем им это надо?»
Теперь горы уже покорены, астронавты уже шагнули в
космическое пространство, и нет на нашей Земле ни одного — даже самого
маленького — островка, который бы еще ждал, когда его откроют. Но еще хватает
великих приключений духа — и одно из них предстоит мне теперь.
Это было благословение. Отец-настоятель ничего не понял.
Сладостна эта боль.
Блаженны могущие сделать первый шаг. Когда-нибудь люди
поймут, что способны говорить на языке ангелов, что каждый из нас обладает
дарами Святого Духа и что все мы можем творить чудеса, провидеть будущее,
исцелять страждущих. Понимать ближнего.
Всю вторую половину дня мы бродим по каньону, вспоминаем
годы детства. Он впервые заговорил об этом — пока мы ехали из Мадрида в
Бильбао, мне казалось, что до прошлого ему больше нет дела.
А вот теперь он сам расспрашивает меня о жизни наших с ним
сверстников, узнает, счастливы ли они, интересуется, чем они занимаются.
Мы добрались наконец до самого большого водопада на
Рио-Пьедра, который собирает воедино воды маленьких речушек и ручейков и,
собрав, швыряет с почти тридцати метровой высоты. Мы стоим на краю, слушаем
глухой рев, смотрим на образующуюся в тумане радугу.
— «Конский Хвост», — говорю я и сама удивляюсь,
что еще не забыла это название, — я ведь так давно его не слышала.
— Мне помнится… — начинает он.
— Я знаю, что ты сейчас скажешь!
Еще бы мне не знать! Водопад скрывает огромную пещеру. В
детстве, вернувшись в первый раз из монастыря Пьедра, мы потом еще несколько
дней говорили о ней.