Морин понимает, что сама судьба свела ее с этим
привлекательным, учтивым и, вероятно, богатым человеком, способным уберечь ее
от всех опасностей. Она не знает уголовной статистики, но понимает, что надо
быть готовым ко всему.
Для этого и существуют мужчины — для того, чтобы быть
готовым ко всему.
— Конечно, надо точно знать, куда направлять удар.
Стержень, хоть и стальной, но тонкий, а потому — хрупкий, и, кроме того,
слишком короткий, чтобы причинить серьезную рану. Если тыкать куда попало,
эффекта не будет.
Подняв штырь, он подносит его на уровень уха Морин. Страх —
ее первая реакция — тотчас сменяется восторженным любопытством.
— Вот, к примеру, здесь — идеальное место. Чуть выше —
удар отразят толстые кости черепной коробки.
Чуть ниже — попадешь в вену, человек умрет, но может успеть
отреагировать. Если он вооружен, то нанесет ответный удар, потому что
нападающий стоит к нему вплотную…
Штырь медленно проползает по ее телу, слегка касается груди,
и Морин понимает: он хочет одновременно и произвести на нее впечатление, и
возбудить ее.
— Вот уж не думала, что специалист по телекоммуникациям
так разбирается в этом вопросе. Но судя по тому, что вы сказали, это довольно
мудреный способ убийства.
Ее слова означают: «Мне интересно то, что ты говоришь. И сам
ты тоже мне интересен. Через минуту возьми меня за руку, чтобы мы вместе
полюбовались закатом».
Стальное острие скользнуло по груди, но не задержалось там,
хотя грудь и затрепетала. И вот наконец остановилось чуть ниже подмышки.
— Теперь оно — напротив сердца. Сердце окружено грудной
клеткой — это его естественная защита. В драке таким коротким клинком серьезный
ущерб не нанесешь. Он непременно наткнется на ребро, и если даже проникнет в
тело, кровотечение будет не столь сильным, чтобы вывести противника из строя.
Он может даже не почувствовать удар, который вот здесь будет смертоносным.
Что же она делает здесь, в безлюдном месте, наедине с этим
совершенно незнакомым человеком, рассуждающим на такие жуткие темы?! И едва
успев подумать об этом, Морин ощущает нечто подобное разряду тока — и тело
перестает повиноваться ей. Борясь с удушьем, она хочет вдохнуть поглубже, но
теряет сознание.
Игорь — как тогда с Оливией — обнимает ее за плечи, но на
этот раз прислоняет обмякшую женщину к спинке скамьи. Надев перчатки, опускает ее
голову на грудь.
Если бы кто-нибудь случайно забрел в этот уголок пляжа, то
увидел бы всего лишь уснувшую на скамейке женщину и подумал: «Устала…
Набегалась в поисках продюсеров и дистрибьютеров…»
Притаившийся за старым складом паренек, который облюбовал
это место, чтобы подсматривать за парочками, сейчас уже лихорадочно звонит в
полицию. Он все видел. И думал, что все это — шутка, пока мужчина в самом деле
не воткнул стилет в тело своей жертвы. Паренек решил до появления полиции не
вылезать из своего укрытия: этот маньяк может в любую минуту вернуться, и тогда
он пропал.
Игорь швыряет стилет в море и направляется в сторону отеля.
На этот раз его жертва сама выбрала себе смерть. Когда она появилась на
террасе, он ведь сидел в одиночестве, размышляя о том, что делать, и вспоминая
прошлое. Он и подумать не мог, что она согласится пойти с ним — с человеком,
которого видит впервые в жизни — в безлюдное место, однако она не колебалась,
не замедлила шаг. И сто раз могла бы убежать, когда он начал показывать ей, в
какие точки следует вонзить короткое лезвие, чтобы удар был смертельным, —
однако продолжала сидеть рядом и даже не запаниковала.
Мимо по закрытой для движения полосе проносится патрульная
машина. Игорь провожает ее глазами и с Удивлением замечает, что она въезжает на
пирс, который никто — ни один человек — не посещает во время фестиваля. И
утром, и сейчас, под вечер, здесь пустынно, хотя это, конечно, лучшая точка,
где можно полюбоваться закатом.
Через несколько секунд в том же направлении, оглушительно
завывая сиреной, мигая фонарями на крыше, промчалась карета «скорой помощи».
Игорь уходит прочь: он убедился — кто-то был свидетелем его
преступления. Как этот «кто-то» опишет его? — Мужчина, с седеющими
волосами, в джинсах и черном пиджаке поверх белой сорочки. На основании
свидетельских показаний сделают словесный портрет, а это займет известное время
и вскоре заставит сыщиков понять, что под это описание подходят десятки, если
не тысячи людей.
С той минуты как в ответ на попытку сдаться властям ему посоветовали
отдохнуть и выспаться, Игорь считал, что больше никто не помешает ему выполнить
его предназначение. Его мучили другие сомнения: достойна ли Ева тех жертв,
которые он собирался принести миру? И поначалу был уверен — да. Но теперь
что-то иное скребло его душу и перед глазами то им дело возникал образ
маленькой торговки кустарными сувенирами, виделись ее густые ресницы и невинная
улыбка.
«В каждом из нас есть частица Божьего огня, — казалось,
говорит ему Оливия. — Всем нам при рождении дарован был некий умысел, имя
которому — Любовь. Но она не должна быть сосредоточена в одном человеке — она
рассеяна по миру и ждет, когда ее откроют и обретут. Проснись, пробудись для
нее. Что прошло, то не вернется. Что придет, должно быть узнано».
Он мысленно возражает ей: «Мы узнаем, что план был неверен,
когда дойдем до самых отдаленных его последствий. Или когда милосердный Господь
поведет нас в ином направлении».
Игорь глядит на часы: у него еще есть двенадцать часов —
времени хватит, чтобы сесть в свой самолет с той, кого он любит, и вернуться в…
Куда? В Москву, к своей работе — и это после всего того, что
он испытал, перестрадал, обдумал, спланировал? Или благодаря всем принесенным
жертвам воскреснуть, избрать абсолютную свободу, открыть в себе нового,
неведомого человека и уж с этой минуты делать лишь то, о чем мечтал, когда Ева
еще была с ним?
4:34 РМ
Жасмин курит, уставившись бездумным взглядом в море. В такие
минуты ей, ощущающей свое единение с бесконечностью, кажется, будто она
обретает невиданное могущество и способность творить нечто чудесное.
Она вспоминает старинную притчу, неизвестно где вычитанную.
Ходжа Насреддин однажды появился при дворе в роскошном тюрбане и попросил денег
на благотворительность.
— Пришел просить денег, а сам носишь такой великолепный
и, без сомнения, очень дорогой тюрбан, — ответил ему властелин. —
Сколько стоит эта необыкновенная вещь?
— Пятьсот золотых, — отвечал ему суфийский мудрец.
— Это ложь, — прошептал на ухо повелителю его
визирь. — Ни один тюрбан не может стоить таких денег.
Однако Насреддин стоял на своем: