Отель - читать онлайн книгу. Автор: Олег Андреев cтр.№ 77

Света устала и замерзла, а старик пылал и возбужденно жестикулировал.

Когда поравнялись с отелем в четвертый раз и решили повернуть обратно, Света увидела Калтоева, он с кем-то разговаривал, стоя у парапета.

Странно, бросил банкет. Света со стариком шли по другой стороне улицы, и она никак не могла разглядеть, с кем разговаривает Калтоев.

– Давайте подойдем к реке, – предложила она старику. Любопытство был ее тайный порок, как, впрочем, и многих женщин.

Старик смело двинулся на мостовую, подняв руку, чтобы проезжающие машины пропустили их.

Он не знал, что в России этого жеста никто не понимает, вернее, понимают его совершенно в другом смысле.

Тут же потрепанные «Жигули» притормозили у обочины.

– Куда ехать, отец?

Старик растерянно оглянулся на Свету, а та грубовато ответила водителю:

– Вали отсюда, чайник.

Впрочем, совсем беззлобно. Ее сейчас занимало другое – она узнала человека, с которым беседовал Ахмат.

Тот что-то показал Калтоеву, и они двинулись к отелю.

Света отметила это про себя, не придав, впрочем, большого значения увиденному.

А еще через двадцать минут их ждало настоящее развлечение. Здоровенный мужик, высосав из горла полбутылки водки, разделся и сиганул в воду.

Пайпс ахнул, а Света залилась счастливым смехом.

Кстати, женщина, которая сопровождала мужика, тоже смеялась:

– Триша, ты настоящий герой! Настоящий русский медведь! Боже, как я люблю Россию!!!

С 8 до 9 часов вечера

Когда она осталась одна, вдруг поняла, что знала все с самого начала, еще с того дня, когда они готовили отчет для собрания акционеров и она так бесцеремонно уложила Метью с собой в постель.

Был в их романе какой-то надрыв, какая-то червоточина, и весь он окрашивался мрачными тонами.

В Америке у Чарли были любовники, трое. Это были веселые и сильные парни. Они регулярно занимались сексом по пятницам, специально отводя для этого время и место. Слово «love» они произносили часто, но только в смысле физическом, например «make love». С ними было приятно, просто и легко.

Потом они разбегались на неделю, каждый занимался своими делами, чтобы в пятницу снова встретиться, сходить в бар, а потом заняться любовью.

Чарли расставалась с ними тоже легко и просто. И из них никто особенно не страдал, как ей казалось. Это свое состояние Чарли всегда считала вполне естественным и приемлемым для себя.

Здесь все стало с ног на голову. Она занималась любовью намного чаще, ждала встреч, волновалась, и расставания не казались ей короткими.

Что-то было во всем этом, что Чарли поначалу злило. Потом она привыкла. А потом начала понимать, что пропала. Не сразу, не вмиг, а со временем. Она уже и представить себе не могла, что это когда-то кончится.

И теперь это кончилось.

Чарли держалась последние минуты на каком-то автопилоте. Она все делала трезво и расчетливо. Сначала дело, а потом эмоции, но именно за эту трезвость она себя сейчас ненавидела. И ей было стыдно вдвойне. Во-первых, потому, что на родине за эту ненависть ее посчитали бы сумасшедшей, а во-вторых, она так и не решилась дать волю чувствам. Она уже не была американкой, но и не стала русской.

В первые минуты Чарли решила, что настрадается вдоволь, когда окажется одна, никому не покажет своих слез. Но вот теперь она одна, а слез нет. Она не может плакать. Внутри все замерло, болезненно застыло, и не рвется наружу крик, не катится слеза.

Она знала, знала, что так будет. Знала и толкала его в спину: давай решай, с кем ты? Он решил. И это его убило.

Нет, не абстрактное «это» и даже не конкретно чеченцы. Она убила его.

Чарли мучительно вспоминала хоть один американский фильм, в котором могла бы найти ответы на свои кричащие вопросы, – не было таких фильмов. Все, что раньше казалось ей глубоким и тонким, сейчас виделось тупым, мелким и примитивным. И даже ее любимый «Основной инстинкт» выглядел теперь только ловкой поделкой.

А без ответов она не могла. Она действительно сойдет с ума, если не поймет, что ей делать дальше, как жить, быть и стоит ли дальше быть?

Чарли и не подозревала, что извечными вопросами русской интеллигенции как раз и были – кто виноват? что делать? быть или не быть?

Эту страну можно любить, можно ненавидеть, можно не обращать на нее внимания, но эта шестая часть света таит в себе какую-то непостижимую загадку. Всем так хочется попроще, а Россия говорит: ой, ребята, все так сложно.

Так вот что это – загадочная русская душа.

Чарли почувствовала ее первые признаки в себе давно, а сейчас с удивлением обнаружила, что эта душа в ней не мучает ее, а, наоборот, несет утешение, правда какое-то странное утешение. Душа подсказывала ей, что страдания – это хорошо, что человек вообще живет для страданий, а не для радости.

Чарли взглянула на икону, когда-то подаренную ей Метью. Ну конечно, у Богоматери такое мученическое лицо. Вот в чем смысл. Русские любят беды, они их зовут, они их приманивают. И с этим ничего не поделаешь.

Чарли упала головой на стол и расплакалась.

Слезы лились легко и светло. И ей становилось легче. Ей становилось почти что хорошо.

Ведь только в России говорят: поплачь, легче станет.

Звякнул на столе селектор.

Чарли неохотно отвлеклась от своих слез.

– Госпожа Пайпс, – послышался голос Карченко, – господина Калтоева выносят. Вы не хотите… попрощаться?

– Сейчас иду, – ответила Чарли. Еще пять минут назад она и не подозревала, что может произнести эти слова.

А теперь сказала просто и естественно. Горе надо пить до конца.

Шакир был весел, как бывают истерически веселы смертники. Впрочем, он не разбирался в своем веселье, да и вообще рефлексии ему были чужды и даже не известны. Какое-то чутье охотника, горца вело его по жизни. Он знал две очень простые истины: слова ничего не стоят, но приносят большие деньги. И еще: смерть решает все вопросы.

Когда-то, когда из автопарка, где он работал секретарем парторганизации, увольняли водителя за проявление религиозных и националистических чувств, Шакир усвоил первую истину. Несчастного водилу он знал хорошо. Был на его свадьбе, тот нередко подвозил его домой. Они говорили о Чечне, о чеченском народе, о его страданиях. И Шакир напитывался чувством обиды за себя и своих соплеменников.

Но когда готовили партсобрание, на котором ему предстояло выступить с обвинительной речью, он вдруг понял, что не сможет. Парня гнали ни за что. Тот был чудаком – на закате, что бы там ни происходило, он выходил во двор, стелил коврик и совершал намаз. Если ехал – останавливал машину, если сидел на совещании – выходил, если разгружал машину – бросал все. Шакир позвонил накануне в райком и сказал, что болен, не сможет провести собрание.