Однажды я даже задумал написать такой путеводитель, где были
бы только карты городов, адреса отелей, а все остальное — чистые страницы:
тогда каждому человеку пришлось бы самому разрабатывать свой собственный
единственный и неповторимый маршрут, открывать для себя монументы, и рестораны,
и прелестные уголки — они есть в каждом городе, но о них не пишут, потому что
«история, которую нам преподносят» не снабдила их пометкой «посетить
обязательно».
Я уже бывал раньше в Загребе. И этот фонтан, хоть он и не
упомянут ни в одном путеводителе, важнее для меня всего прочего: он — красив, я
наткнулся на него случайно, и он связан с житейской историей. Много лет назад,
когда я был молод и бродил по свету просто так, в поисках приключений, мне
повстречался хорватский художник, и какое-то время мы путешествовали вместе.
Потом я собрался в Турцию, а он — домой, и мы простились вот здесь, выпив по
бутылке вина и обсудив все, что встретилось нам, — религию, женщин, музыку,
цену за номер в отеле, наркотики. Мы говорили обо всем на свете, кроме любви,
потому что любили и не нуждались в разговорах на эту тему.
После того как художник вернулся к себе домой, я
познакомился с одной девушкой, и в течение трех дней мы любили друг друга так
сильно, как только возможно, хоть оба знали, что любовь наша будет недолгой.
Она открыла мне душу своего народа, и я никогда этого не забуду, как не забуду
и прощания с моим спутником-художником.
И потому, после всех интервью, автографов, осмотра
памятников и достопримечательностей я ошеломил своих издателей, попросив
отвезти меня к тому фонтану. Они спросили, где он находится, а я не знал, как
не знал и того, какое множество фонтанов в Загребе. И все-таки после целого
часа поисков мы все-таки нашли его. Я заказал бутылку вина, мы со всеми
распрощались и вот теперь вдвоем с Мари сидели обнявшись, потягивали вино и
ждали рассвета.
— С каждым днем ты становишься спокойней и радостней, —
сказала она, склонив голову ко мне на плечо.
— Потому что пытаюсь позабыть, кто я. А верней — мне не
нужно больше тащить на плечах бремя прошлого.
Я пересказал ей разговор с Михаилом о кочевниках.
— С актерами происходит нечто подобное, — замечает она. —
Каждая новая роль заставляет забывать о том, кто ты, и вживаться в новый образ.
Но в конце концов все кончается расстроенными нервами и душевной сумятицей. Ты
считаешь, что отринуть и забыть свою личную историю — это разумный выход из
положения?
— Не ты ли сказала, что мне это пошло на пользу?
— Мне-то кажется, ты меньше думаешь о себе. Мне понравилось,
как все сбились с ног, отыскивая этот фонтан, но ведь ты сам себе
противоречишь: он — часть твоего прошлого.
— Это — символ для меня. Но ведь я не тащу его за собой
повсюду, не думаю о нем ежеминутно, не фотографирую его, чтобы потом показывать
снимки друзьям, не тоскую об этом художнике или о той девушке, в которую был
так сильно влюблен тогда. Очень хорошо, что я вернулся сюда, а не вернулся бы —
ничего бы не изменилось в моей жизни.
— Я понимаю тебя.
— Хорошо, если так...
— А мне грустно, потому что заставляет думать о том, что мы
расстанемся. Я знала это с первой минуты, и все-таки мне трудно: я уже привыкла.
— В том-то и дело: мы привыкаем.
— Это свойственно человеку.
— Именно поэтому женщина, которую я любил, превратилась в
Заир. Вплоть до того дня, как на меня наскочил мотоцикл, я убеждал себя, что
счастлив могу быть с нею одной, и вовсе не потому, что любил ее больше всего на
свете. А потому, что был убежден — только она меня понимает, знает мои вкусы,
привычки, пристрастия, мои взгляды на мир.
Я был благодарен ей за все, что она сделала для меня, и
думал, что и она благодарна мне за все, что я сделал для нее. Помнишь историю о
двух пожарниках? Один был испачкан копотью...
Мари отстранилась, и я заметил слезы у нее на глазах.
— Для меня весь мир был этим, — продолжал я. — Отражением
красоты Эстер. Это — любовь? Или это зависимость?
— Не знаю. Мне кажется, любовь и зависимость друг без друга
не ходят.
— Может быть. Но, предположим, вместо того, чтобы написать
«Время раздирать...», а ведь на самом деле это — лишь письмо женщине, с которой
разлучен, я выбрал бы себе иной путь. Ну, например:
Муж и жена — уже десять лет вместе. Раньше, предположим, они
занимались любовью каждый день, теперь — раз в неделю, это не так уж важно: они
служат друг другу опорой, они — сообщники и друзья. Ему грустно, когда
приходится ужинать в одиночестве, потому что жена задерживается на работе,
которой должна уделять много времени. Она жалуется, что он часто уезжает,
однако понимает, что это входит в его профессию. Оба сознают — чего-то начинает
не хватать, но ведь они взрослые, зрелые люди и понимают, как важно сохранить
стабильные отношения, да хотя бы во имя детей. И они все сильней отдаются
работе и детям и все меньше думают о своем супружеском союзе, которому на
первый взгляд ничего не грозит, ибо у мужа нет любовницы, а у жены —
возлюбленного.
Да, они замечают — что-то не так. Но не могут понять, что
именно. А годы идут, и они все сильней зависят друг от друга, ибо не за горами
старость, и шансов начать новую жизнь все меньше. И все больше времени они
посвящают заботам друг о друге, чтению, телевизору, вышиванию, друзьям, но все
равно ведь за ужином или после ужина приходится разговаривать. И он
раздражается по пустякам, а она становится еще молчаливей, чем всегда. Каждый
видит, что они отдаляются друг от друга, и не понимает почему. И оба постепенно
приходят к выводу, что это и есть супружество, но не желают обсуждать это со
своими друзьями и поддерживают образ счастливой семьи, где муж и жена живут
интересами друг друга и друг друга поддерживают. Одно увлечение, другой
мимолетный роман — но, разумеется, ничего серьезного. Важно, необходимо,
единственно возможно — вести себя так, словно ничего не происходит, ибо поздно
меняться.
— Да, я знаю эту историю, хоть она и не про меня. И я
считаю, что жизнь тренирует нас, готовя к подобным ситуациям.
Снимаю пальто и взбираюсь на ограждение фонтана.
— Куда ты? — спрашивает Мари.
— Хочу дойти до колонны.
— Ты с ума сошел. Скоро весна, лед уже тонок.
— Я должен дойти.
Ставлю ногу, ледяной покров весь целиком приходит в
движение, но не ломается. Я глядел, как восходит солнце, и загадывал: если
сумею дойти до колонны и вернуться и лед не треснет — значит, я на верном пути.
Значит, Божья рука ведет меня.