Со мной произошло нечто подобное. Наилучший
способ погрузиться в медитацию, войти в контакт со светом – это вязание, а
вязать меня еще в детстве научила мама. Я умела считать петли, двигать спицами,
создавать красивые вещи через эту однообразно повторяющуюся гармонию. Но
однажды мой покровитель попросил меня вязать совсем иначе – неразумно,
нерационально! Мне, привыкшей и наученной работать терпеливо, усидчиво,
аккуратно, это было как нож острый. Но покровитель настаивал, чтобы я сделала
отвратительную работу.
Битых два часа, перебарывая головную боль, я
считала все это вздором и нелепостью, но не могла допустить, чтобы спицы вели
мои руки, а не наоборот. Сделать что-нибудь не то способен каждый, зачем надо
было просить об этом меня? Потому что он знал – я одержима страстью к
геометрической четкости и к совершенству.
Но вот внезапно это произошло – спицы замерли,
я ощутила внутри себя некую огромную пустоту, тотчас заполнившуюся теплым,
любящим, душистым, дружелюбным присутствием. И все вокруг преобразилось, и мне
захотелось говорить такое, на что в обычном своем состоянии я никогда бы не
решилась. Нет, я оставалась прежней, хотя – допустим такой парадокс – уже не
была тем человеком, в оболочке которого привыкла жить столько лет.
И вот, во всеоружии собственного опыта, я могу
«видеть», что произошло в тот вечер: душа Афины следовала звукам музыки, тогда
как тело ее двигалось в противоположном направлении. По прошествии некоторого
времени душа отделилась от тела, и в открывшееся пространство наконец смогла
проникнуть Мать.
Вернее – там появилась искорка Матери.
Древняя, но выглядящая юной. Мудрая, но не всемогущая. Особенная, но лишенная
всякой спеси. Изменилось восприятие мира, и она обрела способность видеть то
же, что различала когда-то в детстве – параллельные вселенные людей этого мира.
В такие мгновения мы можем видеть не только физические оболочки людей, но и их
чувства. Говорят – и я верю этому, – таким свойством обладают и кошки.
Между миром вещественным и миром духовным
существует нечто вроде занавеса, меняющего свой цвет, плотность, освещенность.
Мистики называют его «аурой». Когда этот покров снят, все становится простым:
аура рассказывает обо всем, что происходит. Случись мне в тот вечер быть у
Афины, она видела бы вокруг моего тела лиловое свечение с несколькими большими
желтыми пятнами. И это значило бы, что впереди у меня еще долгий путь и что я
еще не выполнила предназначенное мне на этом свете.
Есть еще и то, что люди называют «призраками».
Это – случай с матерью' той молоденькой актрисы, единственный, впрочем, случай,
где судьба должна была быть изменена. Я почти убеждена в том, что девушка еще
до того, как задала свой вопрос, знала – мать находится рядом с нею.
Единственное, что удивило ее, – это история с кошельком.
И все гости Афины, прежде чем начать этот
танец поперек ритма и такта, испытывали смущение. Почему? Потому что привыкли
«все делать как следует». Никому не нравятся промахи и ошибки, особенно когда
мы сами сознаем, что дали маху. Никому – и Афина здесь не исключение: ей тоже
нелегко далось предложение, идущее вразрез со всем, что она любила.
Я очень рада, что в тот миг победа осталась за
Матерью. Один спасся от рака, другой определил наконец истинную природу своей
сексуальности, третий сможет теперь выбросить снотворные таблетки. И все это потому,
что Афина сломала привычный ритм, ударив по тормозам в тот миг, когда неслась
на предельной скорости. И все перевернула вверх дном.
Вернусь к моему вязанию: я пользовалась этим
занятием еще какое-то время – пока не научилась вызывать у себя это присутствие,
не прибегая ни к каким уловкам. Я узнала его и привыкла к нему. То же самое
произошло и с Афиной – как только мы узнаем, где находятся Врата Восприятия,
уже не составляет труда отворить их. Надо лишь привыкнуть к нашему «странному»
поведению.
Остается добавить, что вязать я стала быстрее
и лучше, точно так же, как и в танце Афины – после того, как она сломала
барьеры, – прибавилось и души, и грации.
Андреа Мак-Кейн, актриса
Мало сказать, что история эта получила широкую
огласку, – она распространялась, как лесной пожар. В свободные от репетиций и
спектаклей часы все мы набивались в дом Афины, приводя с собой друзей. Она
вновь заставила нас танцевать, не слушая ритма, не попадая в такт, словно
нуждалась в коллективной энергии, чтобы встретиться с Айя-Софией. Сын ее и в
этот раз был здесь, и я наблюдала за ним. Когда он сел на диван, музыка
оборвалась и начался транс.
Затем последовали вопросы. Как и следовало
ожидать, первые три касались любви – будет ли он жить со мной, любит ли она
меня, не изменяет ли он мне. Афина хранила молчание. Задавшая четвертый
безответный вопрос продолжала допытываться:
– Ну, так как все-таки – изменяет он мне или
нет?
– Я – Айя-София, мировая мудрость. Я сотворила
мир с помощью одной лишь Любви. Я – начало начал, а до меня не было ничего,
кроме хаоса.
А потому, если кто-нибудь из вас хочет
управлять силами, победившими и преодолевшими хаос, не обращайтесь к Айя-Софии с
вопросами. Для меня любовь заполняет все. Она не может быть желанной – потому
что несет в самой себе свой конец. Не может предать, ибо не связана с
обладанием. Не может быть удержана, ибо, подобно реке, преодолеет все препоны.
Тому, кто желает властвовать над любовью, придется перекрыть источник, питающий
ее, и в этом случае пусть не сетует он, что вода, которую удастся ему собрать,
будет гнилой.
Она обвела взглядом всех присутствующих –
большая их часть была здесь впервые – и начала перечислять то, что прочла у них
в глазах: страх болезней, проблемы на работе, нелады с детьми, сексуальность,
нереализованные возможности, невостребованные способности. Помню, как она
обратилась к женщине лет тридцати:
– Твой отец вдалбливал тебе, как должны идти
дела, как должна вести себя женщина. Ты всегда жила наперекор своим мечтам и
никогда не проявляла свое «хочу». Оно заменялось «нужно», «должно» или
ожиданием. Но ведь ты прекрасно поешь. Год занятий – и ты сможешь переменить
свою судьбу.
– Я замужем… У меня ребенок.
– У Афины тоже есть сын. А твой муж поначалу
будет возражать, но потом примет это как должное. И не надо быть Айя-Софией,
чтобы предсказать это.
– Мне поздно учиться пению…
– Ты сама отказываешься принять себя такой,
какова ты на самом деле. Но это уж не мое дело. Я сказала то, что должна была
сказать.
И каждый, кто стоял в этой маленькой комнате,
– потому что сесть было некуда, – стоял и обливался потом, хотя была еще зима,
и поначалу считал все происходящее полной ерундой, поочередно получал наставление
от Айя-Софии.