Ведьма с Портобелло - читать онлайн книгу. Автор: Пауло Коэльо cтр.№ 27

За несколько следующих дней я завершил сбор материалов для фильма, отправил в Бухарест переводчика вместе с арендованной машиной, а сам остался в Сибиу – ради того лишь, чтобы снова увидеть Афину. Хотя я всегда руководствуюсь логикой и считаю, что любовь можно выстроить, а не только встретить, мне было понятно: если я больше ее не увижу, какая-то очень важная частица моей жизни навсегда сгинет в этом трансильванском захолустье. Я как мог сопротивлялся засасывающей монотонности: не раз ходил на автовокзал проверять расписание автобусов до Бухареста, потратил на телефонные разговоры с редакцией Би-би-си и с моей подругой куда больше, чем позволяло мое скромное жалованье. Объяснял, что материал еще не готов, что я должен задержаться здесь – может, на день, а может, и на неделю, – что с местными трудно иметь дело: они принимают слишком близко к сердцу, когда их милую Трансильванию пытаются представить отчизной кровавого монстра Дракулы. В конце концов мне удалось убедить продюсеров, и мне разрешили пробыть здесь, сколько будет нужно.

Мы жили с ней в одном отеле, благо он был в городе единственным, и вот однажды она появилась в холле: вероятно, ей тоже запомнилась наша первая встреча. На этот раз она сама предложила мне пойти куда-нибудь, и я едва сумел скрыть ликование. Быть может, и я что-то значу для нее.

Лишь много позже я узнал, что так поразившая меня фраза, которую произнесла она, окончив свой танец, – это старинная цыганская поговорка.

Я говорю в настоящем времени, ибо для нас времени вообще не существует – есть только пространство. И потому кажется, будто все минувшее случилось только вчера.

Один-единственный раз я нарушила закон нашего племени, который велит, чтобы в миг появления ребенка на свет отец его находился рядом с роженицей. Но повитухи все же пришли, хоть и знали, что я забеременела не от цыгана. Пришли, распустили мне волосы, перерезали пуповину, завязали на ней несколько узлов, передали мне младенца. Обычай велит завернуть ребенка в одежду отца, а мне от него осталась только простыня, еще хранившая его запах, и порой я подносила ее к лицу, чтобы вновь почувствовать его. Теперь этому едва уловимому аромату суждено будет исчезнуть.

И завернув новорожденную в простыню, я положила ее прямо на пол – чтобы восприняла энергию Земли. И села рядом, не зная, что чувствовать, о чем думать, ибо решение уже было принято.

Мне сказали – выбери ребенку имя, но никому его не называй, произнести его можно будет лишь после того, как окрестят. Дали мне освященного елея и амулеты, которые через две недели надо будет повесить девочке на шею. Одна из повитух сказала, чтобы я ни о чем не тревожилась: весь табор будет заботиться о новорожденной, и чтобы не обращала внимания на толки и пересуды – они скоро прекратятся. Еще посоветовали не выходить на улицу от заката до восхода, потому что могут напасть цинвари – злые духи – и принести беду.

Через неделю, ранним утром, когда только рассвело, я пошла в детский приют в Сибиу и положила ребенка на пороге, ожидая, когда чьи-нибудь милосердные руки возьмут его. В этот миг нянька схватила меня за руку и втащила внутрь. Она оскорбляла меня, как только могла, твердя, что видеть такое им не впервой, время от времени случается, но что мне не удастся так просто избавиться от ребенка: принесла его в мир – изволь отвечать.

– Хотя чего и ждать от цыганки…

Меня заставили заполнить какую-то бумагу со множеством граф, а поскольку я писать не умею, это сделали за меня, повторяя: «Конечно, чего и ждать от цыганки… Не вздумай нас обмануть, не то отправим в тюрьму». Я испугалась и врать не стала – продиктовала все как есть.

И поглядела на дочку в последний раз, а подумать удалось только об одном: «Девочка без имени, дай тебе Бог обрести в жизни любовь, много любви».

А потом ушла и несколько часов брела по лесу. Вспоминала, как вынашивала дитя, как ненавидела его и любила – и его, и мужчину, от которого понесла.

Как и всякая девушка, я мечтала встретить сказочного принца, выйти за него замуж, заполнить свой дом детьми. И, как большинство подобных мне, влюбилась в человека, который не мог дать мне ничего, однако же я пережила с ним незабываемые мгновения. Моему ребенку не дано будет их понять – он навсегда останется в нашем племени безотцовщиной, и клеймо чужака будет гореть на нем до могилы. И я не хотела, чтоб мое дитя прошло через те же мучения, что выпали на мою долю с той минуты, как я узнала о своей беременности.

…Я рыдала и царапала себе лицо, надеясь, что боль прогонит мысли и заставит меня вернуться к жизни и к тому позору, что ждал меня в таборе. Кто-нибудь вырастит ее, а я буду жить с надеждой на встречу.

Я опустилась наземь, вцепясь в дерево и не в силах унять слезы. Но вдруг, когда слезы и кровь достигли ствола, странное спокойствие осенило меня. Как будто некий голос шепнул мне: «Ни о чем не тревожься, твои слезы, твоя кровь омыли путь твоей дочери». С тех пор всякий раз, как я впадала в отчаянье, мне слышался этот голос, и страдание переставало когтить мою душу.

И потому я не удивилась, когда наш барон привез ее – попросил кофе, насмешливо улыбнулся и уехал обратно. Голос шептал мне, что я увижу свою дочь, – и вот она стоит передо мной. Красивая, похожа на отца, и я не знаю, что она чувствует ко мне – может быть, ненависть за то, что я бросила ее. Я не стану объяснять, что побудило меня сделать это, – все равно никто в мире не сможет понять.

Кажется, что мы уже целую вечность стоим и смотрим друг на друга, не произнося ни слова, – не плачем, не смеемся, только смотрим. И я не знаю, интересно ли ей, что я чувствую сейчас.

– Хочешь есть?

Инстинкт. Инстинкт возникает первым, предваряя все прочее. Она кивает в ответ. Мы входим в маленькую комнату – она служит мне разом и спальней, и кухней, и мастерской. Дочь недоуменно оглядывается по сторонам, а я, притворяясь, что не замечаю этого, наливаю две тарелки густой похлебки, заправленной зеленью и салом. Потом готовлю крепкий кофе, а когда хочу положить сахару, раздаются ее первые слова:

– Мне без сахара. Я не знала, что ты говоришь по-английски.

Я хотела было ответить: «Спасибо твоему отцу», но сдержалась. Трапеза наша проходит в молчании, и постепенно мне начинает казаться, будто в этом нет ничего особенного: да, я обедаю вдвоем с дочерью, она много ездила по свету, а теперь вернулась, познала десятки дорог, но выбрала ту, что ведет к дому. Я знаю – это всего лишь иллюзия, но в жизни моей было столько суровой правды, отчего бы немножко не потешиться вымыслом?

– Кто эта святая? – показывает дочь на картину на стене.