Тайный монах - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Макеев cтр.№ 6

Пожалуй, именно совершенная неопределённость того, что же их ожидает даже через пару десятков лет, создавала атмосферу социальной неуютности. Страна стучалась в Европу: мол, «пустите пожить как вы», наивно полагая, что от подписания протоколов и международных договоров, что-то может радикально измениться.

Европа же мило улыбалась, но двери лишь слегка приоткрывала желающим и способным: «арбайтэн, арбайтэн…». Сама же дипломатическая улыбка обозначала, что «халявы не будет…».

И действительно, шара закончилась. Чужие — не доверяли, не инвестировали, а воровать в стране, уклад жизни которой по Салтыкову-Щедрину, издавна предполагал воровать, уже было почти нечего. Точнее было, но одно дело воровать у всех, когда вокруг всё наше, а другое — воровать у Хозяина. Раньше за воровство традиционно журили работников торговли, но воровали почти все — у торгашей просто ассортимент был побольше. Токарь же умудрялся на десятки процентов перевыполнять план — получать за это премию, да ещё во время смены шабашку замутить — это святое, это своё. Водилы бережно относились к вверенному топливному ресурсу («экономика должна быть экономной», как сказал Брежнев), и делили выдаваемый по талонам бензин между своим родным и казённым автотранспортом. Колхозники не особо жаловались, когда после перестройки им вообще перестали платить зарплату. Часть доходов они получали официально — зерном, мукой, маслом и прочим, а часть — традиционно воровалось (удержаться было нереально, да никто об этом и не помышлял). Бралось всё, что плохо лежит — то ли на поле, то ли в «коморе». Работники пера — секретари, кадровики и оные — волокли домой те же канцтовары.

Казалось вот он — социальный вечный двигатель. Ан — нет!

Вскоре фабрики и заводы остановились — доворовались. Инженеры, токари, слесари, как следствие, лишились работы. Колхозникам не осталось ничего, кроме как делить землю, дабы попробовать самостоятельно созидать. Вот на такой почве и начали прорастать предприниматели — люди, решившиеся что-то самостоятельно предпринимать, чтобы обустроить как-то свою жизнь, а по большому счёту — и жизнь общества.

Вчерашний инженер-конструктор поколдовал над отцовским «Москвичом» и занялся частным извозом. Технолог-модельер — постоянно моталась между Стамбулом и родным толчком, обслуживая продажей турецкого ширпотреба заморского налогоплательщика, транспортную компанию, братву и родную державу — регулярно оплачивая рыночные сборы, патенты, семью, да и попросту — утверждаясь в новой жизни. Сын директора завода оставался рядом с папашей и прокручивал через кооператив или фирму «завод-трэйд» продукцию завода. Время, впрочем, всё расставляло на свои места: через десять лет директорский сынок сначала усвоил на практике, что достаточно быстро, при определённом стечении обстоятельств, можно стать миллионером. Но, не имея специального образования, навыков и без постоянного самосовершенствования, миллион, который тебе достался вдруг, с такой же, а может и с более мощной лавинообразной быстротой, исчезал. На оставшиеся от миллиона десять тысяч долларов он второпях купил вид на жительство в Аргентине, и с билетом до Буэнос-Айреса и получил уникальную возможность реализовать себя с нуля. Точнее — с семисот долларов, которые были у него в кармане, когда он сваливал с этой, ставшей теперь ему ненавистной, страны.

Ей нравиловь, когда её называли Ирочка. После ВУЗа, был короткий период, когда её величали Ирина Николаевна. Во время работы на толчке — «сошло» и банально-крикливое — «Ирка»…Бывший технолог-модельер, наоборот, работая на толчке, традиционно в морозы употребляя по сто грамм для согрева за прилавком, тем не менее, всегда помнила, что «деньги счёт любят». Нехитрая логика и каторжный труд привели к тому, что через год на своё торговое место она уже взяла наёмного работника. Через три года таких мест уже было десять, через пять — она уже не моталась в Турцию, Польшу и Эмираты, а передала эту часть работы доверенным лицам. Сама же углубилась в ремонт выкупленной на первом этаже жилого дома в центре города квартиры, превращённой её усилиями в бутик, а через десять лет выкупила и бывшую столовую обанкротившегося завода, сын директора которого претендовал на южноамериканское подданство. В бывшей же столовой разместились две сотни швей, которые производили национальный продукт — женские костюмы с почему-то заморской маркой «Lady Space», но марка была фартовая — шла на улёт.

В принципе, она была настоящим отечественным товаропроизводителем, которого за глаза до небес превозносили кандидаты в депутаты всех уровней, призывающие к защите и поддержке оного, но став депутатами, очевидно в силу неимоверной загруженности, успевали заботиться только о своих производствах, концернах, холдингах, банках…

Она в них никогда не верила (может быть поэтому чего-то и добилась в жизни).

Она согласна была просто жить и работать по любым, но заранее установленным и не изменяющимся вдруг, (порой сегодня — на вчера) правилам. Максимум, чего она желала от власти, не то, чтобы не помогали, а попросту, хотя бы чтоб не мешали спокойно жить и работать. С этим-то как раз и не складывалось. Вчерашний технолог-модельер, теперь — предприниматель — директор своей швейной фабрики, словно многорукий Будда, ежедневно должна была вступать в схватки с чиновниками десятков ведомств, каждый из которых безапелляционно веровал в свою значимость и также — в ничтожность предпринимателя.

Она же верила только в себя.

При кажущейся успешности, она по-настоящему успешной себя не считала, ибо не могла с уверенностью гарантировать счастливое будущее. Ни для своей любимой дочурки, ни, впрочем, и для себя. Ни за что в жизни она не желала бы, чтобы её дочь, в случае, если пойдёт по её стопам, проходила бы через ту унизительно-оскорбительную сеть общения с деятелями всевозможных следящих карательных органов и прочей властью, общение с которыми является нормой жизни для любого предпринимателя. А куда денешься? Власть часто решала свои проблемы за счёт предпринимателя. Нужны средства на дубовые двери, итальянскую мебель, европейскую оргтехнику, решил новый начальник оградить себя высоким кованым забором — вперёд опера — копать на зарвавшегося предпринимателя.

Копать было не сложно.

Ключевые законы, касающиеся предпринимательства, менялись сотни раз на год: можно было что-то не уследить, а что-то по-разному трактовать, и росли горы то открываемых, то закрываемых уголовных дел по предпринимателям. И высокие головы соответствующих структур с экранов телевизоров почему-то с гордым достоинством докладывали: «В этом году практически в ста процентах проверяемых предприятий обнаружены нарушения…». Да рыдать от этого надо, а не гордиться! Если один украл, то он нарушитель, а если все стают нарушителями…

Она имела достаточно поводов задумываться об этом, и считала себя неуспешной, потому что не видела никакого выхода из этой ситуации. Свалить за бугор, как многие? Но её держала родная земля.

Как-то на втором курсе технологического института на лекции по совершенно непонятной для неё «теоретической механике», она законспектировала: «Связи (технический термин) удерживают перемещение тела в пространстве».

Её удерживали родители-пенсионеры, всё ещё топящие бесконечными зимами печку углём и дровами в ещё недавно процветающем, а ныне запущенном, опустевшем, но по-прежнему живописном селе, ни за что не желающие перебираться к ней в город. Удерживала дочурка — Светик, которую надо было доучить, одевать, обувать и, в конце концов, успешно выдать замуж. Свой брак не сложился. «У дочери всё будет по другому», — убеждала себя она. Удерживала её и любовь. Теперь она твёрдо знала, что всей душой, сердцем и телом любит Макса. С ним было комфортно, уютно, тепло. Она хотела быть любимой, но не могла понять — какой любовью он её любит.