— Это Черный Уилл из Линчмира, — сказал Эйлуорд. — Много раз я состязался с ним и знаю, что никто другой в Суррее не смог бы послать стрелу так далеко. Уповаю, что ты нынче исповедался и причастился, Уилл! Ради старого нашего знакомства не хотелось бы мне отправить твою душу прямехонько в ад!
Тем временем он прицелился, и тетива громко зазвенела. Опираясь на лук, Эйлуорд зорко следил за быстрым полетом своей подгоняемой ветром стрелы.
— Попал! Попал! А, перелет! — крикнул он с досадой. — Ветер-то сильней, чем я думал. Ну ничего, дружище, теперь, когда я к тебе примерился, ответить ты не успеешь!
Черный Уилл уже наложил стрелу и поднимал лук, когда вторая стрела Эйлуорда пронзила насквозь его правое плечо. С воплем, в котором мешались злость и боль, он уронил лук и, приплясывая от ярости, грозил кулаком своему сопернику и осыпал его проклятиями.
— Я мог бы прицелиться в сердце, но не стал, потому что хорошие лучники редки, — сказал Эйлуорд. — А теперь, добрый сквайр, надо поторопиться, потому что они задумали нас окружить, и уж тогда мы и правда тут останемся. Но прежде я пошлю стрелу вон в того всадника, который их науськивает.
— Нет, Эйлуорд, прошу, опусти лук, — велел Найджел. — Хоть он и злодей, но благородного рода, и ему не подобает погибнуть от твоего оружия.
— Как прикажешь, — ответил Эйлуорд, мрачнея. — Только вот люди говорят, что в недавних войнах не счесть, скольким французским принцам да баронам гордость не помешала принять смерть от стрел английских йоменов, а английские рыцари рады были стоять в сторонке и смотреть, сложа руки.
Найджел грустно кивнул головой:
— Ты говоришь правду, лучник, да и прежде так бывало. Доблестный рыцарь Ричард Львиное Сердце погиб таким подлым образом, как и король саксов Гарольд при Гастингсе. Но это не война, а ссора, и я не хочу, чтобы ты натянул против него свой лук. И сам я не могу схватиться с ним, хоть он и опасен духом, но телом слаб. А потому поскачем дальше, ведь здесь нам не найти ни чести, ни славы, ни выгоды.
Эйлуорд тем временем снял тетиву с лука и вскочил на лошадь. Они быстро проехали мимо низенькой квадратной часовни, а на гребне оглянулись. Раненый стрелок лежал на земле, вокруг толпились его товарищи, некоторые продолжали бесцельно карабкаться на холм, но остались уже далеко позади. Их господин продолжал неподвижно сидеть в седле, но, заметив, что они оглянулись, взмахнул рукой и осыпал их визгливыми проклятиями. Мгновение спустя его заслонил гребень. Вот так, провожаемый любовью и ненавистью, Найджел простился с родным краем.
Теперь два товарища ехали по старой-старой дороге, которая пересекает юг Англии, но так и не поворачивает к Лондону, потому что он еще был жалкой деревушкой, когда по ней уже давно ходили и ездили. От Винчестера, столицы саксов, до Кентербери, святого кентского города, а оттуда до Узкого пролива, где в ясные дни с обрыва виден дальний берег Франции, — по этой дороге, насколько удается проследить в истории, несли слитки металлов с запада, а навстречу трусили вьючные лошади, везя то, что присылала Галлия в обмен на эти металлы. Старше христианской веры, старше римлян была эта древняя дорога. На север и на юг лежат леса и болота, а потому четкий ее след можно найти только на сухом дерне меловых холмов. Ее до сих пор называют Путем Паломников, хотя паломники были последними, кому она служила, ибо насчитывала уже не одно тысячелетие, когда после убийства Томаса Бекета в Кентербери устремились благочестивые люди.
С холма Уэстонского леса открывался вид на длинную белую полосу, которая ныряла вниз, огибала склоны и убегала вдаль по зеленой волнистой равнине, где даже в лощинах путь ее можно было проследить по старым вязам, посаженным вдоль нее. Ни Найджел, ни Эйлуорд прежде не уезжали далеко от дома, и теперь они с легким сердцем и жадным любопытством рассматривали разнообразные картины природы, а также всех встречных. Слева простирался холмистый край вереска и лесов, кое-где расчищенные вольными хлебопашцами под поля. Хэкхерст-Даун, Данлт-Хилл и Рэнмор-Коммон вздымались и уходили вниз, смыкаясь друг с другом. Но справа, когда они миновали деревушку Шир и старинную церковь в Гомшелле, у их ног, точно карта, распростерлась вся южная сторона. Огромный Уилдский лес, дубрава без единой просеки, простирался до гряды Норт-Даун, которая на фоне синего неба казалась оливково-зеленой. Под этим нескончаемым балдахином густой листвы обитали странные люди и творились злые дела. В глубинах его жили дикие племена, сохранившие обычаи предков-язычников, плясавшие перед алтарями Тора, и мирный путник благодарил Господа, что идет по дороге через открытый меловой край и ему не нужно сворачивать на коварную тропу, где его подстерегала липкая глина, непроходимые чащи и опасные люди.
Но не только холмистая местность слева и необъятный лес справа тешили зрение — сама дорога была нескончаемым зрелищем. Ее никак нельзя было назвать пустынной. Насколько хватал глаз, на узкой белой ленте чернели пятнышки — иногда одинокое, иногда несколько рядом, а иногда и множество их — то ли паломники, для безопасности собравшиеся большой компанией, то ли вельможа, доказывающий свою знатность числом воинов и челядинцев в его свите. В ту эпоху главные дороги кишели толпами путников, потому что по стране бродило много бездомных людей. Перед глазами Найджела и Эйлуорда лился бесконечный их поток, но похожи они были лишь в одном: всех их от волос до башмаков густо припудрило серой меловой пылью.
Монахи путешествовали из одной обители в другую — бенедиктинцы в черных мантиях, подобранных снизу так, что видна была нижняя белая ряса, картезианцы в белом и двуцветные цистерианцы. И странствующие монахи трех нищенствующих орденов — доминиканцы в черном, кармелиты в белом, францисканцы в сером. Монахи, проживавшие в монастырях, и нищенствующие монахи очень и очень недолюбливали друг друга, как соперников, перехватывающих пожертвования благочестивых мирян. И на дороге они расходились, как кошка с собакой, — скашивая глаза и сердито насупившись.
Кроме служителей церкви, пользовались дорогой и служители бога торговли — купец в пропыленном суконном плаще и фламандской шляпе ехал впереди вереницы вьючных лошадей, нагруженных то ли корнуоллским оловом, то ли шерстью западного края или сассекским железом, если торговал он в восточной части страны; если же путь его вел на запад, то во вьюках были генуэзский бархат, венецианское стекло, французские вина или доспехи из Италии и Испании. Паломники же попадались на каждом шагу, чаще всего бедняки. Они устало брели, волоча ноги, склонив головы, опираясь на толстые посохи, перекинув через плечо узелки с едой и пожитками. Изредка на иноходце, покрытом пышным чепраком, или в конных носилках, что считалось великой роскошью, проезжала знатная дама из какого-нибудь западного графства, совершая свое необременительное паломничество к святилищу святого Томаса.
На запад и на восток двигался всякий пестрый сброд: менестрели, спешившие с одной ярмарки на другую, назойливые и вороватые жонглеры и акробаты, самозваные лекари и зубодеры, школяры и нищие, свободные рабочие в поисках платы повыше и беглые кабальные, готовые трудиться за любую плату. Вот какие путешественники поднимали от Винчестера до Узкого пролива клубы белесой пыли над дорогой.