Темное разделение - читать онлайн книгу. Автор: Сара Рейн cтр.№ 90

Завтра она поедет посмотреть на Симону в клетке. Тварь умрет через пару дней. Роз хотела быть там, когда это произойдет.

Из дневника Шарлотты Квинтон

21 ноября 1914 г.

Начало первого ночи, и, хотя я так устала, что едва могу держать ручку, я не засну, пока не запишу, что произошло сегодня.

Я почти не запомнила дороги в деревню возле Макинлета, хотя, по-моему, Флой несколько раз подгонял нашего кучера за то, что тот ехал слишком медленно, и по меньшей мере дважды говорил ему, что тот не туда повернул. (Забываешь иногда, что Флой так много путешествовал и последние месяцы провел во Франции и Нидерландах, собирая материал для своих газет и иногда помогая выносить раненых из боя.)

Несмотря на то, что два фонаря висели по бокам тележки, на небе не было облаков, и ночь была ясной, узкие проселочные дороги были темны и трудны. Высокие зеленые ограждения закрывали нас с обеих сторон, и постепенно мне стало казаться, что мы будем трястись по темноте вечность и в вечность уже катимся. В другой момент я подумала, что мы в чистилище католиков, потому что я чувствовала, что мы попали в полосу страдания, бесконечного и серого, зажаты между двух миров и не можем идти ни вперед, ни назад.

Но даже миры когда-то кончаются, поскольку мы подъехали к освещенным зданиям и к подобию жизни и движения, и перед нами оказались деревенские лужайки с довольно некрасивым железным крестом в центре, что-то обозначающим или поставленным в память о ком-то. На дальнем конце виднелось длинное здание с низкой крышей, похожее на церковный сарай, ярко освещенный изнутри, и люди толпились у входа.

Мы заплатили за вход, и нас усадили на неудобные деревянные скамьи — не могу перестать думать, что по ужасной иронии судьбы впервые я увижу своих дочерей с деревянной скамьи в деревенском сарае. Вокруг люди смеялись и болтали, и царила атмосфера приятного ожидания. Мужчина сидел за плохо настроенным пианино и бездушно играл отрывки из Легара и Штрауса, в помещении становилось все жарче и жарче, и оно наполнялось различными сельскими запахами.

Я почти не запомнила первую часть выступления, хотя и заметила, что публика почувствовала себя немного не в своей тарелке при виде карликов и толстой женщины и человека-скелета, которые спели дуэт. Мое сердце — это верное и часто гневное зеркало эмоций! — билось так быстро и бешено, что я боялась упасть в обморок, прежде чем появятся близнецы; у меня было такое чувство, что что-то нависает над моей головой и бьется огромными невидимыми крыльями. Через несколько минут я увижу их, я увижу моих детей.

И тогда пианист заиграл легкий, напоминающий восточный напев «Три девочки из школы мы», и они появились без объявления. Соррел и Виола, два связанных существа, которые вместе лежали в колыбели… Я назвала их в честь колокольчика и кислицы, и первый раз — единственный раз, когда я видела их, — они лежали в беспомощных объятиях, и их крошечные ручки доверчиво хватали меня за пальцы…

Они по-прежнему были в объятиях, но это больше не напоминало розовый бутон, что я сохранила в своей памяти. Это было некрасиво и неестественно, это вызывало жалость и повергало в шок. Их голоса были нежными, правильными и душераздирающе молодыми, и, пока они пели, их фигуры мало обращали на себя внимания. Но по окончании второй песни они исполнили короткий танец, и я думала, что, даже если доживу до ста лет, и если мир оледенеет, и ад сгорит в пепел, я никогда — никогда — не забуду этого танца. Я не смогу описать его здесь, это будет предательством по отношению к моим детям. Но это была вещь самая чудовищная и вызывающая наибольшую жалость, которую я видела когда-либо до и после.

Публика тоже это почувствовала, содрогания жалости и отвращения пробежали по лицам, и некоторые женщины неуверенно обернулись на своих мужей. Я думала: я не могу это вынести, я просто не могу это вынести, но Флой взял меня за руку, и я поняла, что нужно это вынести, потому что они терпят это. Я прижалась к Флою, как если бы он был единственным здоровым человеком в порочном, расколовшемся мире.

Когда представление было окончено, близнецы ушли за кулисы, всех зрителей вежливо, но твердо попросили выйти, и, прежде чем я и Флой смогли что-нибудь сделать, две большие крытые телеги уехали, и мы поняли, что актеры Данси исчезли в ночи.

Я не могла скрыть горя, язык мой онемел:

— Мы потеряли их, о Флой…

— Нет, мы не потеряли их, — сказал Флой мягко. — Послушай, что говорит народ. Ходи и слушай. Ищи зацепки, Шарлотта.

Он перешел через площадь, и я вслед за ним. Мы остановились возле небольшой группы женщин, не подслушивая, и уж точно мы не выглядели подслушивающими (неприятный опыт), я просто смотрела по сторонам, как будто ожидая своего мужа. Но я прислушивалась ко всему, жадно глотая сведения, так же как и Флой.

И через полчаса мы узнали, что Мэтт Данси увез свою труппу в деревню в нескольких милях к югу от Макинлета.

— Они остановились в «Фазане», — сказала одна женщина рядом со мной, деловито и исчерпывающе. — Дочь моей сестры помогает там по вечерам, и босс сказал ей, чтобы застелили дополнительные кровати. Они рады. Это способствует благоденствию округа.

— Поедем первым делом к «Фазану» утром, — сказал Флой, пока маленькая тележка тряслась по дорожке, освещенной лунным светом. — Да, моя любовь, ты хочешь ломиться в двери сейчас, но мы приедем к полуночи, а я бы предпочел не встречаться с Данси в полночный час.

Я молчала, и он посмотрел на меня:

— Шарлотта, лучше так, я обещаю тебе, что так будет лучше. Я не хочу, чтобы Данси ускользнул от нас под покровом темноты.

Конечно, он прав, хотя это и убивает меня. И сейчас, когда я пишу это в своей комнате в гостинице «У моста», несмотря на то, что я нашла Виолу и Соррел, я чувствую себя более одинокой, чем раньше. Я не могу вынести, что их эксплуатируют таким способом, и я в ужасе при мысли, что, когда Мэтт Данси узнает, кто я, он найдет способ украсть их снова.

Если я не смогу придумать, как обмануть его.

Симона постепенно приходила в себя после хлорпромазина.

Ее голова болела, она чувствовала слабость, и ей казалось, что она сходит с ума. Но ее рассудок прояснялся, и она поняла, что женщина со злыми глазами отвезла ее в Мортмэйн и бросила здесь в клетке.

Она по-прежнему сомневалась, не кошмарный ли это сон, потому что так должен чувствовать себя погребенный заживо, под землей. Над ней был Мортмэйн, и она чувствовала, как его огромная масса и мрачная пустота, отзывавшаяся эхом, давит на нее.

Но я выберусь, сказала себе Симона решительно. Что бы ни случилось, я выберусь. Я смогу сорвать замок или вырвать один из прутьев. А если не смогу, кто-нибудь хватится меня и начнет искать. Но как скоро? И подумает ли кто о Мортмэйне?

Чернота была абсолютно непроницаемой, так что она не могла даже посмотреть на часы, и она не знала, как долго она здесь, потому что в кромешной тьме время воспринимается по-другому. Она забилась в угол тесной клетки и старалась не слышать слабого шепота и шорохов вокруг. Это были пугающие звуки, но обыкновенные и объяснимые. Крысы и летучие мыши, вороны и совы. Все они черны и страшны, не важно, пытаешься ли ты не думать о них. Призрак совы в пустоте старой серой башни, глашатай ночи, как Макбет называл его, и если уж Макбет не знал о фатуме и его глашатаях, то кто знает. И ворон со спящими глазами демона, прогоняющий свои ночные фантазии при пробуждении. Да, совы и вороны, крысы и летучие мыши — без сомнения, создания, которые роднятся с ужасом. Но не нужно сейчас думать об этом.