— Продолжайте, мистер Клег, — сказала она. — Это в высшей степени любопытно.
Сарказм ее жег, как кислота.
— Мистер Клег, — сказала она, входя в кухню.
Я повернулся на стуле лицом к стене и забросил ногу на ногу. Полез за табаком.
— Мистер Клег, — заговорила она, — я искренне хотела бы предоставить вам бильярд и библиотеку, но это небогатый пансион, поэтому нужно как-то изворачиваться самим — у вас это хорошо получается, мистер Клег, я бы хотела, чтобы и другие жильцы выходили на прогулку.
Я так и остался сидеть лицом к стене, сгорая от унижения. Из дрожащих пальцев на брюки упало несколько табачных крошек. Прошло несколько секунд. Моя мучительница издала усталый вздох.
— Мистер Клег, сколько на вас надето рубашек? Забыли о нашей договоренности?
Договоренность! Напоминание о ней меня парализовало. Я оставил попытки свернуть самокрутку. Так и держал в двух неподвижных пальцах левой руки бумагу, а в правой — щепоть табака. Тишина. Что она делает? Потом кто-то из мертвых душ сказал:
— Она ушла, мистер Клег.
Я постепенно успокоился, хотя пальцы продолжали дрожать по крайней мере еще четверть часа.
Лишь выйдя наконец из парадной двери, я воспрянул духом. Чудовище, а не женщина! Но я выбросил ее из головы, ни к чему было портить хорошее настроение мыслями о ней, и вскоре на душе у меня снова стало радостно. Сидеть у канала почему-то не хотелось, и я подумал, как всегда по утрам, не перейти ли мост и не наведаться ли на Китченер-стрит. Но в тот день я туда не наведался, к каналу не пошел, отправился вместо этого к реке, так как понимал, что меня охватит меланхолия, если буду смотреть, как от дождя по черной воде канала расходятся круги, дождь несет идеи, это я узнал в Канаде, где с неба лило почти непрерывно. Я пошел по дорожке, потом поднялся к шоссе — до чего же быстро, кажется, все движется под дождем! — пересек его и направил стопы по узким улочкам к переулку между складами, затем спустился по истертым ступеням лестницы к реке. О, река! Громадный, широкий, вихрящийся поток, старушка Темза в промозглый, хмурый день! С дальнего берега ротерхитские краны указывали на меня сквозь туман, будто пальцы или же ножки насекомых. Я стал осторожно спускаться, нижние ступени оказались в зеленой слизи, одна из них была разрушена, остальные покрывались щербинками и крошились. У подножья лестницы пенилась и плескалась вода, серо-зеленая, как небо, затянутое густой низкой пеленой туч, моросящий дождь проникал насквозь через одежду, кепка превратилась в пропитанную водой бесполезную вещь, поэтому я бросил ее в реку и смотрел, как она уплывает. Люблю сырость таких дней, сырость, сумрак и густые серые тучи, потому что лишь в такую погоду чувствую себя в ладу с миром.
В состоянии какой-то приподнятости я пошел обратно через шоссе (машины сигналили и тормозили, потому что на меня снова нашла забывчивость, нарушилась связь мозга с конечностями), потом по тропинке. Неподалеку от своей скамьи отошел от канала и, поддавшись какому-то внезапному порыву, поднялся по склону к Омдерменскому тупику и остановился на виадуке. Далеко внизу поблескивала мокрая железная паутина рельсов, но в такую погоду чертенята не могли испугать меня, то был мой день! Я перешел виадук, оглашавшийся каким-то экстатическим плеском, так как дождь лил уже вовсю, и стал смотреть на участки, простиравшиеся внизу рядами в легкой дымке, каждый с забором, с сараем. Ничто не изменилось, ничто! Я зашаркал по тропинке, не обращая внимания на грязь и лужи, и остановился у калитки, ведущей на участок отца.
Никаких перемен. Я открыл калитку и пошел по дорожке, мокрая картофельная ботва с обеих сторон стелилась, будто лежавшие ниц придворные, в междурядьях скапливалась лужами дождевая вода. Компостная куча, справа за сараем, с яичной скорлупой и картофельными очистками превратилась в раскисшее плодородное месиво, омытый дождем сарай не вызывал у меня черного ужаса, я не ощущал невидимых умопомрачительных волн жути, которые исходили оттуда из-за отца и которые со временем стали преследовать его, чуть не доведя до безумия, — не испытал я ужаса и когда повернулся к рыхлой земле, в ней царил мир, дождь несет успокоение живым и мертвым, всем тем, кто находится под землей и под водой, они все отдыхают во время дождя. Я опустился на колени посреди картофельной делянки, приложил голову к земле; и тут чей-то голос произнес:
— Слушай! Ты что это здесь делаешь?
Слушай! Слушай! Слушай слушай слушай слушай! Это слово повторялось эхом, когда я испуганно повернулся к его источнику, бородатому человеку в кепке и плаще по другую сторону забора. Слушай! Слушай! Слушай слушай слушай слушай! Возглас подхватили чертенята, будь их гнусные душонки трижды прокляты! Я поспешил прочь оттуда, шел, хлюпая и плача, по тропинке, пересек виадук, а их мерзкие голоса звучали у меня в ушах, пока я, мокрый, болтающийся обломок кораблекрушения, не сел на скамью. Нужно было знать, сказал я себе, нужно было знать, что они никогда не отдыхают, я должен быть хитрым, как лиса.
Когда я вошел в дверь, миссис Уилкинсон увидела меня и была очень недовольна тем, что я так вымок. Но я не обратил на нее внимания и зашаркал наверх, не замечая и мертвых душ, которые высыпали из комнаты отдыха поглазеть на мою мокрую оболочку. Сел на край кровати, положив локти на колени — поистине жалкий, горемычный водяной паучок, а затем она, преисполненная кипучего начальственного рвения, бесцеремонно вошла без стука.
— Снимайте все мокрое, мистер Клег, — приказала мне, — ни к чему простужаться до смерти.
Я чувствовал себя совершенно беспомощным, вся моя приподнятость, бодрость улетучилась, исчезла, словно туман. Вяло поднялся и позволил ей приняться расстегивать мои пуговицы. Через несколько секунд спохватился, отвел ее руку и стал сам расстегивать их дальше. Миссис Уилкинсон быстро вышла.
— Вам нужна горячая ванна, мистер Клег, — крикнула она, — вот не думала, что вы промокнете насквозь.
Мне было слышно, как она напевала под нос в ванной в глубине коридора, пока горячая вода с фырканьем хлестала из старых бронзовых кранов. Я снял всю одежду, дрожа, закутался в старый, полинявший халат, который у меня еще с канадских времен, и зашлепал босиком по коридору.
Дом у миссис Уилкинсон старый, с большой чугунной ванной на когтистых лапах, стоящей под покатой застекленной крышей на кафельном полу с черными и белыми ромбами. Когда из труб фырчат горячие потоки, помещение быстро заполняется паром, и когда я появился в дверном проеме, уже заполнилось. Миссис Уилкинсон склонялась над ванной, держась одной рукой за край, а другой пробуя воду. Повернув голову к двери, она несколько секунд глядела на меня, потом выпрямилась.
— Идите, мистер Клег, погреем ваши промерзшие кости.
Я повесил полотенце на крючок с внутренней стороны двери и робко подошел. Вода в этом доме вечно с красновато-бурым оттенком, видимо, медь в трубах окисляется. Миссис Уилкинсон стояла у ванны с исходящей паром бурой водой, протянув руку, чтобы взять у меня халат. Я, естественно, попятился.