— Скорее, на шажок.
Я вышла из комнаты и позвонила Чавесу, чтобы он установил наблюдение за квартирой. Если Габриель сюда вернется, мы его схватим. Но я знала, что если он и вернется, то только за тем, чтобы прикрепить последнюю фотографию к стене, и будет уже слишком поздно.
Переговорив с Чавесом, я вышла, чтобы очистить мозги от сигаретной вони и картин смерти. В соседнем дворике я увидела лимонное дерево, склонившееся под тяжестью плодов величиной с кулак. Я втянула носом воздух, но цитрусового запаха не было. Казалось, вечерний туман подготавливал ко сну все, до чего он дотрагивался, даже звуки. Вокруг повисла неестественная тишина.
Я выдохнула и смотрела, как пар поднимается из моего рта в темноту. Где-то чуть подальше тишину ночи нарушали крики людей, все еще празднующих Новый год. Я подумала о снеге на Среднем Западе и о том, как завтра утром миллионы людей проснутся и будут смотреть парад. Апофеоз рекламы. Открытка с надписью «Жаль, что вас здесь нет».
Я повернулась и посмотрела на захудалую квартирку Габриеля. Когда мы позволили райскому уголку ускользнуть сквозь пальцы? Есть ли такой момент в истории Лос-Анджелеса, о котором можно будет говорить «именно в тот все было потеряно»? Может, когда мы закатали в асфальт первую апельсиновую рощицу? Или проложили первую автостраду? Или когда попытались озеленить пустыню? Когда начали выкачивать воду из долины Оуэне? А может, когда построили мост через Лос-Анджелес-Ривер? Или когда Дисней объявил, что два акра земли в округе Орандж станут счастливейшим местом на земле? Возможно, все началось с первым кадром самого первого фильма, снятого в городе, построенном на иллюзии. А может, этих точек сразу несколько. И у всех, кто здесь когда-либо родился, кто переехал сюда или приплыл из-за океана, есть своя точка, в которой все кончается. Граница, за которой реальность не соответствует мечте.
Тишину прорезал вой сирен. Я вернулась в квартиру. Гаррисон вышел из спальни, на секунду посмотрел мне в глаза, а потом обернулся, словно оставил что-то за спиной. Я подошла к нему.
— У него тут дневник. Хотя скорее похоже на роман, низкопробный роман. Думаю, записи начинаются с первого убийства.
— Дневник? — переспросила я.
Он кивнул, а потом посмотрел на блокнот, который держал в руках, и начал читать:
— Я — мальчик в третьем ряду на школьной фотографии, на чьем лице не задерживается взгляд. Никто не помнит, как меня зовут, какого цвета у меня волосы, как звучит мой голос. Я — невидимка.
Гаррисон сунул блокнот в карман.
— Так он начинается.
Я пошла в спальню, но он схватил меня за руку, замялся, а потом посмотрел на меня, и я увидела в его глазах, как на него давит то, что он успел прочесть в дневнике. Надежда, которая зародилась за несколько минут до этого, начала покидать меня, вытекать, словно кровь из перерезанной артерии.
— Что случилось?
Гаррисон судорожно вздохнул.
— Он уже дописал концовку.
Мои мысли бешено понеслись вперед.
— Лэйси? Что там…
Он покачал головой.
— Я просмотрел только пару страниц с конца, она там не упоминается.
— А кто упоминается?
— Вы. Вы в самом конце, лейтенант.
— Я?
— Может, вам лучше самой прочесть?
Я посмотрела через его плечо на компьютер.
— Скажи мне, что там, Гаррисон.
Он напрягся, словно готовясь к удару, а потом посмотрел на меня с обреченностью, словно любовник, прощающийся навсегда.
— Ты… то есть вы… вы идете по бульвару Колорадо во время парада. И к вам привязана бомба.
21
Казалось, слова Гаррисона высосали весь воздух из комнаты, и стало сложно дышать.
— С вами все в порядке? — спросил он.
Я кивнула, хотя Гаррисон так же хорошо, как я, знал, что хорохорюсь только для отвода глаз. Земля под нашими ногами разлеталась на куски.
— Мне уготована роль террористки-смертницы, — прошептала я.
Я отчаянно хватала воздух ртом, но мое тело сопротивлялось, как будто инстинктивно не хотело быть частью того пространства, в котором мы находились.
— Мы хотели узнать, как он это сделает. Теперь знаем.
Я вздрогнула, представив тяжесть взрывчатки на своих плечах.
— Как говорится, бойтесь мечтать — мечты сбываются.
— Но он никак, черт побери, не сможет заставить вас идти с бомбой по бульвару Колорадо в толпе.
— У него моя дочка… Он может заставить меня сделать все, что угодно.
Гаррисон посмотрел мне в глаза, отчаянно пытаясь не видеть в них нерешительности, плавающей буквально у самой поверхности.
— Но не это.
— Ты же сам говорил, что я должна выбрать Лэйси. Это я и собираюсь сделать.
— Нужно, чтобы на вас был маячок и микрофон, тогда мы всегда будем знать, куда именно вы направляетесь.
Я кивнула.
— Звони Хиксу. Они справятся лучше нас.
Гаррисон достал мобильник и начал набирать номер, но тут ожил мой телефон. Я потянулась за ним.
— Нет! — закричал Гаррисон. — Если это Габриель и он захочет, чтобы вы немедленно куда-то пошли… Нельзя этого допустить, пока на вас нет микрофона.
— Но это может занять полчаса.
— Неважно. Придется подождать.
Я сунула руку в карман, вытащила надрывающийся мобильник, и он продолжил звенеть на моей ладони. Через семь секунд я начала трясти головой. Восьмой звонок показался мне отблеском оружия, нацеленного на мою девочку.
— Я не могу…
— Не берите…
Гаррисон протянул было руку к телефону, но я уже открыла его.
— Делилло.
— Выбирайте, — сказал Габриель.
Это слово показалось мне еще одним ударом двери по лицу. Я взглянула на Гаррисона и кивнула. Он тут же сделал шаг назад и набрал Хикса.
— Сперва я хочу услышать голос дочери, иначе можешь отправляться прямо в ад!
— Интересный выбор слов, лейтенант.
— Дай ей трубку, или все кончено — прямо здесь и сейчас. Ты этого хочешь?
Габриель засмеялся, а потом на другом конце все стихло, хотя трубку и не повесили.
Я посмотрела на Гаррисона, который стоял напротив и, не веря своим ушам, качал головой, и орал в трубку:
— Позовите его к телефону немедленно! У меня нет двух минут! Нет, он не может мне перезвонить! Он нужен сию минуту!!!
Я услышала в трубке странный скрежет, как будто стул тащили по полу. Два коротких вздоха. Я узнала этот звук — такое чувство, что я слушаю биение собственного сердца. Это Лэйси, никаких сомнений. Снова вздохи. Те самые, которые я услышала в первые минуты ее жизни, когда новорожденную положили мне на грудь.