Мне нужно знать все ее секреты, и для этого придется разорвать ту тонкую ниточку доверия, которая еще осталась между нами. Все стали расходиться, а я поднялась из-за стола и посмотрела на Гаррисона.
— Подожди меня несколько минут.
Гаррисон кивнул и, когда мы покинули конференц-зал, пошел за мной следом на некотором расстоянии. Проходя по участку, я увидела, как Филипп в сопровождении Хикса и двух других агентов идет к дверям. Он взглянул на меня, а потом на секунду посмотрел в глаза Гаррисону, шедшему сзади. Филипп должен был погибнуть, но избежал этой участи, тут Хикс прав. И если это не просто удача, то, значит, Габриель хочет, чтобы у нас был его портрет. Но зачем? С какой целью? Филипп улыбнулся мне, словно благодаря, а потом его вывели за дверь.
— Как ты думаешь, нам просто повезло, — обратилась я к Гаррисону, — или Габриель хочет, чтобы мы увидели его лицо?
Гаррисон взглянул на дверь, за которой скрылся Филипп.
— Я об этом размышлял… Но самое большее, до чего додумался, — Габриель не мог знать, что я буду одним из тех, кто войдет в квартиру Филиппа. Если бы с вами не было меня или другого специалиста по взрывным устройствам, тот угол здания разнесло бы на кусочки. И вы бы погибли.
— Но зачем он оставил нам минуту на то, чтобы обезвредить бомбу?
Гаррисон повернулся ко мне.
— Бомба с хронометром — это ужас, умноженный в несколько раз.
Слова повисли в воздухе, требуя к себе внимания.
— Умноженный ужас? — Я задумалась. — Ты говоришь о невыносимости ожидания?
— Да, как в фильмах Хичкока.
— То есть дело не только в жертве, но и в страхе, который ты сеешь?
— Да, скорее это, чем желание показать свое лицо.
Я вошла в свой офис.
— Лейтенант, — позвал Гаррисон, и я обернулась. — Это первый террорист, которого я сам боюсь.
Я несколько секунд смотрела в его глаза. Они казались старше, и в них появилась усталость, которой я не замечала раньше. Это были глаза человека, похоронившего молодую жену и знавшего, какие плоды приносит террор. Я быстро скрылась за дверью кабинета. Интересно, он признался бы мне в своем страхе, если бы я была мужчиной. Но тогда бы в нашем общении скорее преобладала бы напускная храбрость, которой мужчины щеголяют друг перед другом в раздевалках, а не эмоции.
Я закрыла за собой дверь, заперла ее, подошла к столу и посмотрела на телефон. Мама уже выяснила о внучкином фиаско на конкурсе красоты. А через какие-нибудь несколько часов журналисты пронюхают про исчезновение Лэйси. Я не могу позволить, чтобы мама узнала об этом из новостей.
Я посмотрела на стены кабинета. Всюду благодарственные письма, награды, медали за службу, фотографии — все свидетельства успешной карьеры. А теперь мне придется сказать правду единственному человеку, который всегда был способен посеять в моей душе сомнения. Я не смогла защитить свою девочку и чувствовала себя полнейшей неудачницей.
Я потянулась к трубке. Как только пальцы коснулись ее, мне снова стало шестнадцать. Дурнушка, всегда в чем-то виноватая, несовершенная, недостаточно хорошая для собственной матери. У меня отняли всю уверенность, которую я заработала, шагая по карьерной лестнице. Все доказательства моего успеха, развешанные по стенам кабинета, принадлежали кому-то другому.
Три гудка. На четвертом я начала потихоньку отодвигать трубку от уха, словно рефлексы велели мне повесить ее прежде, чем мать ответит. Но тут раздался щелчок, и произошло соединение.
— Алло.
— Мама, это Алекс.
— Алекс, я тебе звонила. Ты знаешь, сколько сейчас времени?
Я совсем забыла о времени. А ведь уже глухая ночь, начало первого.
— Да, уже поздно, мама.
— Почему ты не перезвонила мне? Что такое…
— Мама.
— Я не понимаю, почему тебе сложно…
— Мама, кое-что случилось. Помолчи и выслушай меня.
— Я всегда готова тебя выслушать, ты же знаешь. Только ты не звонишь… О, господи, она беременна?
— Остановись! Прошу тебя, замолчи.
На другом конце повисла тишина. Я слышала, как она обиженно вздохнула: «Отлично».
Я начала говорить, но не успели слова сорваться с языка, как глаза наполнились слезами.
— Алекс?
Мама всегда умела почувствовать мое эмоциональное состояние. Правда, обычно она использовала свое умение как акула, учуявшая кровь, чтобы добить меня. Но не сейчас. Ее голос изменился, стал мягче и нежнее. Он коснулся того уголка памяти, где хранились воспоминания о некогда существовавшей между нами любви. Шестилетняя девочка и гордая мама. Родственные души. Куда все это делось? Может, причина в том, что, когда мне было семь, от нас ушел отец? А мама просто хотела убедиться, что я никогда не стану такой ранимой, как она в те дни, когда жила с человеком, увлеченным пустыми мечтами и постоянно отталкивающим ее, пока они не стали чужими?
Слезы градом катились по моему лицу и падали на отчет, лежавший на столе. Я вытерла их и закрыла глаза.
— Лэйси похитили.
Резкий вздох, словно из ее легких выкачали весь воздух.
— Я… я не понимаю. Что ты имеешь…
— Она похищена. Именно это я и имею в виду.
— Это… не шутка.
— Нет.
— Но ты же небогата. Обычно похищают детей обеспеченных родителей. Бессмыслица какая-то. Должно быть, ты ошиблась. Я не верю.
— Послушай, — проорала я в трубку, пока ее эмоции не вышли из-под контроля.
— Не кричи на меня!
— Просто послушай.
Я услышала, как она сделала глубокий вдох, и продолжила:
— Дело не в этом. Я сама еще не разобралась, но не думаю, что дело в деньгах.
— А в чем же тогда? Почему ее похитили?! — Мама перешла на крик, когда ею овладел шок. — Господи!!!
— Мама, тебе надо позвонить кому-то из друзей, чтобы они приехали, только не оставайся одна.
— Я приеду к тебе.
Она жила в поселке для престарелых в Аризоне.
— Нет, нечего тебе тут делать. У меня слишком много дел, ты все время будешь одна.
— Ты не…
— Мама, сейчас я должна думать только о Лэйси и ни о чем другом. Даже если ты приедешь, это мне не поможет. Но я найду ее, обещаю. С ней все будет в порядке.
— Этого не может быть…
Долгая пауза, а затем еле слышный шепот:
— Ох, Алекс… — Она умолкла, не в силах продолжать, а потом прошептала: — Мне так жаль.
Этот нежный, как колыбельная, голос я помнила с детства. Когда мама вешала трубку, я слышала, что она сдерживает рыдания.