С западной стороны переговорами занимались определенные компании юристов и страховщиков, изрядно в этом деле поднаторевших. Грамотные переговорщики выросли и среди пиратов (не обязательно, кстати, сомалийцев); у каждого клана они были свои и вели разговор от имени своих главарей. Теперь все это осуществлялось с помощью современных технологий — компьютеров и айфонов. Деньги, и те скидывали теперь не наподобие бомб с вышины. У пиратов появились анонимные банковские счета, откуда средства по факту зачисления незамедлительно исчезали.
По прошествии времени переговорщики с обеих сторон стали друг друга знать; при этом каждого заботило лишь выполнение своей работы. Однако все козыри в игре были в руках у сомалийцев.
Для страховщика задержка поставки значит потерю груза. Для судовладельца судно, не находящееся в работе, означает убытки при эксплуатации. Добавьте сюда бедственное положение членов команды и их отчаявшихся семей, и сразу начнет напрашиваться вывод: договариваться надо без промедлений. Сомалийские пираты это знали, притом располагали неограниченным запасом времени. Так что у них имелся главный козырь шантажа: время. Некоторые суда стояли у побережья на якоре целые годы.
Гарет Эванс за свою карьеру вызволил в общей сложности десять судов и партий грузов различной стоимости. Пунтленд и его подобную лабиринту трибалистскую структуру он за это время изучил с тонкостью, достойной докторской диссертации. Заслышав, что «Мальмё» направляется к Гаракаду, он уже заранее имел представление, какое именно племя контролирует этот участок побережья и из скольких кланов оно состоит. Из них несколько пользовались услугами одного и того же переговорщика — гладкого, вполне цивильного сомалийца, окончившего в свое время американский университет на Среднем Западе. Звали того переговорщика Али Абди.
Все это было обстоятельно поведано Харри Андерссону. Над Лондоном сгущались летние сумерки, а за полсвета отсюда шел на запад к Гаракаду подневольный «Мальмё». Гладь полированного стола конференц-зала была заставлена готовыми блюдами из ближнего ресторана, а «чайная леди» миссис Балстроуд, задержавшаяся в офисе сверх положенного, едва успевала подавать поднос за подносом чая и кофе.
Для Гарета Эванса помещение служило еще и своего рода диспетчерским пунктом. Если в Сомали назначат нового переговорщика, капитану Эклунду из Стокгольма скажут, какой именно лондонский номер набрать для того, чтобы маховик завертелся.
Вникнув в детали насчет контейнеровоза и его груза из глянцевых, только что с конвейера, шикарных авто, Гарет Эванс про себя прикинул: сделка встанет миллионов в пять, не меньше. При этом он знал: первая выставленная пиратами планка выкупа будет непомерно задранной. Более того, соглашаться на нее с готовностью крайне чревато: сумма тут же удвоится. В убыток себе будет и требовать от грабителей быстроты: это тоже поднимет цену. Что до попавшего в переделку экипажа, то нечего было ротозейничать. Продрыхли момент абордажа — теперь будьте добры набраться терпения и ждать. Никуда не денешься.
По рассказам вернувшихся из пиратского плена моряков, на протяжении недель караульщики-сомалийцы, в основном не отягченные образованием дети племен с окрестных гор, превращают некогда щеголеватые суда в воняющую нужником помойку. Гальюны на корабле игнорируются; нужды, малые и большие, справляются где и когда приспичит. Остальное доделывает жара. Дизтопливо для генераторов, а значит, и для кондиционеров, постепенно заканчивается. Продукты с отключением холодильников сгнивают, вынуждая экипаж переходить на остатки жратвы с сомалийского стола, в основном козлячью требуху (животных забивают тут же на палубе). Вынужденное безделье разбавляют единственно рыбалка, настольные игры, картёж и чтение, которые, впрочем, тоже со временем приедаются. И тогда наступает смертная тоска.
В десять вечера посиделки закончились. Идя на полном ходу (вероятно, так оно и будет), в бухту Гаракада «Мальмё» войдет примерно в полдень по лондонскому времени. Вскоре после этого станет известно, кто захватил судно и кто от имени пиратов будет вести переговоры. Тогда по мере необходимости к делу приступит Гарет Эванс, и начнутся шведские игры сомалийского двора.
Марка дремала в тяжелом мареве послеполуденного зноя, когда Опал, отыскав то огороженное забором подворье, загрохотал в ворота. На дворе явно не спали. За воротами тут же послышались возбужденные голоса; кто-то изнутри уже бежал отворять, добродушно бурча, как это обычно бывает на припозднившегося, но желанного гостя. Щелкнул засов на массивных тесовых воротах, и наружу выглянуло лицо — явно не сомалиец; араб, быть может. Глаза обвели улицу, но знакомого пикапа там не нашли. Тогда его взгляд остановился на Опале.
— Чего тебе? — буркнул он, теперь уже злобно: ходят тут всякие.
— У меня бумаги к шейху, — сообщил Опал на арабском.
— Какие еще бумаги? — Голос был по-прежнему враждебным, но теперь к нему примешивалось любопытство.
— Не знаю, — ответил Опал. — Человек на дороге просил меня так сказать.
По ту сторону ворот загудела напряженная перекличка. Первое лицо потеснилось, уступая место другому. Не сомалиец и не араб, но на арабском говорит. Может, пакистанец?
— Откуда ты и что за бумаги?
Опал, сунув руку, вынул из-под жилета малость потрепанный запечатанный пакет.
— Я сам не из Марки. Ехал сюда и на дороге увидел человека в разбитом пикапе. Авария. Он попросил меня передать вам вот это и сказал, как сюда добраться. Это все, что мне известно.
Пакет он попытался просунуть в зазор между створками.
— Стой, погоди! — выкрикнул голос, и створки ворот начали раздвигаться. За ними стояли трое с косматыми разбойничьими бородами. Опала ухватили и затащили внутрь. Наружу выскочил мальчик-подросток и, схватив, закатил на подворье мотоциклет. Ворота сомкнулись. Опала держали двое. На него надвинулся тот вроде как пакистанец. Оглядев пакет, он с присвистом втянул зубами воздух.
— Где ты это взял, собака? Что ты сделал с нашим другом?
Опал разыграл из себя перепуганного никтошку, что в принципе было несложно.
— Говорю же, господин, тот человек в пикапе… Его, боюсь, нет теперь в живых…
Договорить удалось лишь до этих слов. Тяжелая, сплеча, оплеуха свалила его наземь. Вокруг раздавались смятенные возгласы на языке, который Опалу был незнаком, даром что он, помимо родного иврита, владел английским, сомалийским и арабским. Шесть рук, разом схватив, куда-то его поволокли — в какую-то сараюху, пристроенную к стене изнутри. Там его бросили, а снаружи задвинули засов. Окружившая темень пахла затхлостью. Ну, что, теперь обратной дороги нет, надо держаться. Опал опустился на груду старых мешков и уткнул голову в ладони — жест, повсеместно означающий признанное поражение.
Те трое богатырей возвратились не раньше чем через полчаса. Теперь с ними был кто-то четвертый — явно сомалиец, и при этом с вежливым благовоспитанным голосом (сразу видно человека с образованием). Он поманил к себе Опала, на что тот, моргая от яркого света, покорно подошел.