Похитители красоты - читать онлайн книгу. Автор: Паскаль Брюкнер cтр.№ 6

Я тут же пожалела о своем агрессивном тоне: он выдавал мой испуг.

— А если я откажусь?

— Вы ведь на дежурстве, не так ли?

Он повысил голос.

— Вам ведь платят за то, чтобы вы слушали людей?

Я улыбнулась: каков законник! Тут же, словно убоявшись собственной напористости, мой гость сбавил тон.

— Вы же сами забрали меня из приемного покоя. Неужели я вас больше не интересую?

Его голос резал уши, а позерство утомляло.

— Вы приняли во мне участие, ничего обо мне не зная. А теперь моя очередь: я выбрал вас. Именно вас, потому что чувствую в вас раненую женщину.

Такая речь мне совсем не понравилась: в конце концов, кто из нас больной, а кто врач?

— Вы красивая, но держитесь слишком вызывающе. Мужчины теряются в вашем присутствии. А ведь за вашей заносчивостью кроется слабость.

Вконец обескураженная, я присела на кровать. Я заранее чувствовала себя вымотанной от предстоящего разговора, зная, что буду потом не один час приходить в себя. «Не выкладывайся, — повторяла я себе, — слушай, но не принимай ничего к сердцу, все равно через три дня тебя здесь не будет».

— Я прав, не так ли?

Теперь этот краснобай склонился ко мне так, что мы почти соприкасались. Вот сейчас, подумалось мне, он скажет:

— Вы здесь не на своем месте.

В прозорливости ему было не отказать, это дар слабых людей — безошибочно угадать вашу слабину.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — пробормотала я. — И вообще, не обо мне речь.

От волнения у меня сел голос.

— Может быть, пойдем в кабинет?

— Ни в коем случае, нас могут увидеть. Прошу вас, останемся здесь!

Психиатр обязан быть осторожным и соблюдать дистанцию: нельзя подпускать пациентов слишком близко и уж тем более воспринимать сказанное ими буквально. Я же поступала в точности наоборот, нарушая все правила. В случае чего никто не придет мне на помощь, а ведь неизвестно, что может взбрести в голову этому паяцу. Мысленно я прикидывала, насколько он силен: тощий, не выше меня ростом, если что, я его щелчком опрокину. И потом, что скрывать! Это ночное вторжение заинтриговало меня. Если он и чокнутый, то, по крайней мере, не похож на других. У человека, который так рискует, чтобы просто поговорить, должны быть по-настоящему веские мотивы. И как бы то ни было, уснуть мне все равно больше не удастся.

— У вас не найдется чего-нибудь попить? Умираю пить хочу.

Я наполнила пластмассовый стаканчик водой из-под крана; мне очень хотелось растворить в ней хорошую дозу транквилизаторов, чтобы он вырубился. Он отвернулся и выпил воду, приподняв маску. Потом почесал ее, точно это была его кожа, — ноготь издал царапающий звук, как по коре дерева. До меня вдруг дошло, как сильно от него пахнет; этот острый кисловатый запах был мне знаком — он боялся не меньше, чем я. Меня одолело подлое желание воспользоваться этим. Я схватила его за локоть — кости у него были как у цыпленка. И еле сдержалась, чтобы не врезать ему, не заорать: «Убирайтесь вон, кому другому морочьте голову вашими бреднями!» Бывают же такие существа — до того слабые, что прямо-таки напрашиваются: ударь. А этот, старчески сгорбленный, весь какой-то помятый, раздражал меня донельзя. И потешный же у меня, наверно, был вид; растерзанная, полуголая, трясу, словно грушу, какого-то хлюпика в пижаме. Он не сопротивлялся, только проблеял жалобно:

— Прошу вас, выслушайте меня, вы одна сможете меня понять!

Ах я стерва — мне показалось, что он даже всхлипнул. Я швырнула его в кресло, он плюхнулся, еле переводя дыхание, удивленный моей вспышкой. Я сдалась. Заперла дверь, села на кровать. Комната была крошечная. Тесные помещения как-то дисциплинируют и принуждают к вниманию: в них от собеседника никуда не деться. Я потянулась к выключателю, но он попросил не зажигать свет. И начал свой рассказ. Маска заглушала голос, моему собеседнику приходилось напрягаться, надсаживаться, словно он на костыли опирался, чтобы его услышали. Мне от этого закрытого лица было не по себе. Он меня видел, а я его нет, не было ни единой щелочки, через которую я могла бы заглянуть в его душу. Я ведь так и не знала, кто он такой и как его зовут. Время от времени он брал мою руку и, хоть я невольно морщилась, сжимал ее в своей. Это была не угроза, а выражение солидарности, жест собрата по несчастью, просьба о поддержке. Мы пустились в плавание по волнам его жизни, и это пожатие было вроде глотка спиртного для бодрости перед трудной дорогой. Он рассказал, как застряла машина в горах, как пришло спасение, и продолжал так:

Мы приближались к дому, зажатые на переднем сиденье «рейндж-ровера», и только дивились сноровке водителя, который безошибочно вел машину сквозь метель. Я все думал, что же это за странный хозяин и почему он сначала проявил такую подозрительность, а теперь готов оказать нам гостеприимство. Ни я, ни Элен даже не представляли себе, что нас ожидало. Но здесь я должен прерваться и рассказать вам о том, как я познакомился с моей спутницей.

Так вот, зовут меня Бенжамен, Бенжамен Толон, это имя мне дали не иначе в насмешку, если учесть, как потрепала меня жизнь. [4] Я с детства отмечен печатью вырождения, я и на свет появился старым и усталым, как будто принадлежу к вымирающей породе. Мне сейчас тридцать восемь, а выгляжу я на все пятьдесят. Во мне скрыт труп, он разъедает меня изнутри и растет за мой счет. С ранних лет я мечтал: вот бы найти такого торговца, у которого можно покупать время порциями, чтобы замедлить разрушение. Седина припорошила мою голову еще в колыбели да так с тех пор и осталась.

Скромный провинциал из Центральной Франции, младший сын в небогатой семье, все детство я прожил в болоте смертной скуки. Когда мне стукнуло шестнадцать, я сбежал в Париж, полный решимости порвать со своей средой. Я приехал в столицу сентябрьским днем; на каждом перекрестке меня ослепляли шикарные дома и нарядная публика, опьяняли запахи богатства и свободы. В тот день я поклялся себе, что ноги моей больше не будет в городке Т. — отец служил там по земельному ведомству, — где бездарно пропала моя юность. Я проклинал ограниченность своих родителей и всех предков, чьим единственным чаянием из поколения в поколение было подняться по социальной лестнице хоть на одну ступеньку. Один в Париже, без гроша в кармане, я мечтал найти новую семью, которая в утешение за годы, прожитые в старой, открыла бы передо мной блестящие перспективы.

Но обольщался я недолго: столица оказалась мне не по зубам. Ни силой, ни интеллектом я не мог покорить ее. Ни одна из ролей, отведенных в нашем обществе беднякам — холуя, хулигана или бунтаря, — мне не подходила. У меня была только одна страсть — книга, единственные мои союзники в борьбе со временем. Людям я предпочитаю книги: они уже написаны, их открываешь и закрываешь, когда хочется. Ведь к человеку никогда не знаешь, как подступиться, его не отложишь и не уберешь на полку. С грехом пополам сдав экзамены, я засел за изучение литературы и получил возможность сравнить себя с писателями, подавившими меня своим талантом, — таков был главный результат моих занятий. Ценой неимоверных усилий и всяческих уловок я получил-таки диплом, но до степени не дотянул. Сохранив с юности допотопное благоговение перед печатным словом, я жаждал писательской славы, а между тем мне нечего было сказать, я не имел за душой даже маленького дарования, которое мог бы развить. Но я твердо решил, что никогда не вернусь в глухомань, где так долго прозябал, и изо всех сил цеплялся за Париж. Не год и не два перебивался чем придется: был официантом в дешевых забегаловках, посыльным, Дедом Морозом в больших магазинах. Возил паралитиков в инвалидных креслах, давал уроки грамматики и английского тупицам и непоседам, которые зевали, стоило мне открыть рот. Читал газеты старикам и старухам в богадельнях, мы с ними обсуждали новости, и я всегда разделял их мнения. Одна пенсионерка, бывшая служащая Министерства связи и большая любительница путешествий, платила мне за то, что каждый вечер ровно в шесть я приходил кормить и причесывать ее кота. Я должен был ставить для него определенную музыку — «Шехеразаду» Римского-Корсакова и, закутавшись в покрывало, исполнять несколько танцевальных па. Только после этого котяра, благосклонно мурлыча, соглашался съесть свой ужин.