Август и начало сентября Ирка по внутреннему ощущению
провела неплохо, только вот обострилась прежняя ее болезнь –
многочитательность. Или точнее: чтопопалочитательность. В запойном чтении
проходила большая часть дня. Читала она до одури, до физической тошноты,
внутреннего опустошения и ряби в глазах. Нередко после книжки ей мерещилось,
что автор попинал ее ногами, с чувством откашлялся, повернулся спиной и
удалился, виляя сутулыми лопатками.
– Это оттого, что ты читаешь книги, чуждые тебе. Если
чувствуешь, что с книгой что-то не так, фальшь, ложь, чужеродность – откладывай.
И с фильмами то же самое! Не досматривай, если возникнет ощущение, что он
какой-то не такой! А то так сам себе нагадишь – трактором не уберешь. По себе
знаю, – как-то по-дружески заявила ей Бэтла.
Она переехала жить на красную ветку, на Большую Черкизовскую
улицу, и заглядывала почти каждый день.
– Как же я могу не закончить книгу, когда я уже ее начала? –
озадачилась Ирка.
Валькирия сонного копья улыбнулась.
– В том-то и проблема. Жадность губит фраера, а
перфекционизм – вечную отличницу.
Любовь к чтению сближала Ирку с Матвеем. Правда, имелось
существенное отличие. Ирка как идеалистка читала для того, чтобы честно жить
по-прочитанному. Багров же потреблял литературу скорее как грамотный
складыватель буковок, с позиции: «Ну-с, чем вы меня еще порадуете?»
К тому же Ирка читала ежедневно, без пауз, а Матвей запойно.
Он мог прочитать три книги за два дня, а потом не читать, допустим, месяц.
Новую порцию впечатлений и мыслей он заглатывал жадно и не разбирая, как
крокодил добычу, после чего долго – несколько дней или недель – ее переваривал.
Недалеко от площадки стояли две девушки, связанные одними,
честно разделенными наушниками. Одна все время повторяла «мой парень, мой
парень…», при этом отчаянно завираясь. Другая молчала и тихо завидовала.
«А парень-то знает, что он твой? Может, ему до сих пор
мерещится, что он свой собственный?» – рассеянно подумала Ирка.
Ей вспомнилось, как когда-то, такой же ранней осенью, они с
Бабаней поехали в парк на Таганке, где Ирка крутила колеса коляски и смотрела
на листья, испытывая такое же внезапное, ничем не обусловленное счастье. А
теперь вот у нее есть и ноги, и копье света. Желать чего-то еще глупо – три
мяча для большого тенниса в одной руке не удержишь. Пожалуй, даже лучше, когда
к радости примешивается легкая печаль. Она предохраняет радость от того, чтобы
та завалилась в дурацкое ржание.
Наконец врущая девушка перестала врать и изумленно
уставилась на Зигю, который пытался нахлобучить на свою лысую голову ведро с
песком.
– Спросить можно? Он тебе кто? – не удержавшись, спросила
она у Ирки.
– Ты о ком? – не поняла Ирка.
– Ну вот этот! – палец с длинным ногтем указал на Зигю.
– Мой парень! – сказала валькирия.
Сотрясая землю, к ним подошла плачущая собственность мрака
инв. № 8775-913.
– Мамуль, у меня песок в глаза попал! – пожаловалась она.
* * *
Багров еще некоторое время потоптался в «Приюте валькирий»,
толком не зная, чем ему заняться. Он скучал. Когда время течет слишком
медленно, хочется выть на луну и подпрыгивать. Когда слишком быстро – поджимать
колени, хвататься руками за стены и тормозить. Эх, взять бы и раз и навсегда
уяснить, что происходит именно то, что должно происходить!
К Ирке и Зиге Матвей не пошел, потому что гигант вчера утром
ткнул его пальцем в грудь и предупредил: «Ты жлой и противный! Ты вчера лук
резал, и мама Ира плакала! Я тебе голову отолву!»
Матвей не то чтобы испугался, но принял это к сведению. Он
давно понял, что у Зиги переносных смыслов не бывает.
Спустившись по канату, Багров отправился гулять. По аллее
навстречу ему прошли двое с новой коляской, в которой лежал новенький младенец.
Родители ссорились, споря, кто будет везти коляску.
– Это я с тобой мучаюсь! – говорила юная мать.
– Нет, я с тобой! – отвечал юный отец.
– Я – больше!
– Ты??? Ты даже мучиться не умеешь!
– Я не умею??? Это ты не умеешь!
«Идеальная и счастливая пара! Прямо как мы с валькирией!» –
подумал Багров.
Вскоре он набрел на свежеокрашенную скамейку, где сидела
маленькая девочка с упрямым ртом, у которой было полторы косички. Куда делась
еще половина косички, Матвей так и не понял. Возможно, ее отстрелил пулей
злобный король гномов.
– У тебя теперь юбка полосатая! – сказал Багров.
– Не полосатая! – возразила упрямая девочка.
Матвей увидел, что она сидит на объявлении «Осторожно!
Окрашено!». Он потрогал скамейку пальцем и, убедившись, что она высохла, тоже
сел.
Некоторое время они молчали.
– А мама где? – спросил Багров, знавший, что все маленькие
дети должны гулять в комплекте с родственниками.
Упрямая девочка обвела пальцем вокруг себя, из чего Матвей
заключил, что мама девочки или размазалась по всем Сокольникам, или бегает по
круговой дорожке.
– А у тебя дети есть? – спросила девочка у Матвея.
– Нету.
Девочка удивилась.
– Нисколько нету?
– Нисколько.
– Ни одной даже штучки?
– Ни одной.
Некоторое время девочка осмысливала этот факт, но, видимо,
так и не осмыслила. С ее точки зрения, Матвей был взрослый. А как это –
взрослый и без детей?
– Мама говорит: у солдатов детей нет! Ты солдат, да? –
спросила она.
– Получается, что солдат, – согласился Багров, мысленно
переводя ее из упрямых девочек в говорливые.
Девочка обрадовалась. Ей давно хотелось поговорить с
настоящим солдатом.
– Ух ты! А враги договариваются, когда напасть? – выпалила
она.
– Ага. Они посылают парламентера спросить: на вас когда
напасть – до обеда или после обеда? – улыбнулся Матвей, почему-то назойливо
вспоминая «Кондуит и Швамбранию».
– И что наши солдаты отвечают?
– Наши отвечают, что лучше после.
– А враги тогда назло им нападают до обеда! – догадалась
девочка.