– Подумаешь! Эйдос-то у нас! Можно уговорить Троила, и он
даст ей другое. Ты же тоже не родился в теле мотоциклиста, – легкомысленно
заявил Корнелий.
– Нет. Они уничтожат уже не одно тело… – тихо сказал
Эссиорх. – Да и крючок мрака сидит глубже, чем просто в теле. Не отпусти мы ее,
ночью она выпрыгнула бы из окна. Это пока что сильнее ее. Ты же видел: Арей
позвал, и вот она бежит как собачка. Нельзя столько времени быть ведьмой, а
потом чудесным образом передумать и в три секунды стать пушистой. Зло – это рак
души, мерзость хуже всех наркоманий. Внезапное исцеление от зла невозможно.
Если бы так: чего проще? Дал таблетку от зла, и ты новенький!
– И ты ее отпускаешь???
Теперь уже Эссиорх ткнул Корнелия пальцем. И даже очень
больно. Глаза его по-прежнему выглядели сухими, но светлых крапин на скулах
стало уже шесть. Похоже было, что они выходят изнутри, как сквозь промокашку.
– А как я могу не отпустить? Представь, что по палубе
корабля бегает сорвавшаяся с привязи, запаниковавшая лошадь и рвется в ледяное
февральское море. Веревки нет, уздечки нет. Боюсь, все, что остается, –
прыгнуть за ней следом, дать лошади в ледяной воде проплыть сотню метров,
успокоить ее, а потом мало-помалу заворачивать к кораблю. Главное – быть все
время рядом.
Глава 4
Аэродром для бабочки
Один ученый прочел все существующие книги, все философские
трактаты, все писания. Закрыв последнюю книгу, он провел рукой по ее переплету
и осторожно положил книгу на стол. Затем вышел во двор, задрал голову к звездам
и крикнул:
«Я приобрел всю возможную человеческую мудрость! Что мне еще
сделать, чтобы познать тайны мироздания?»
«Ты на жену-то не ори!» – ответил ему в сердце безмерно
тихий голос.
Книга света
Всю дорогу до «Новокузнецкой» Меф был убежден, что разорвет
Прасковью и Ромасюсика в клочья. Он рисовал себе это в подробностях, таких
натуралистических, что кулаки тяжелели, а глаза наливались кровью. Однако когда
поезд со щелчком открыл двери, он обнаружил, что злость улетучилась. Вышла
паром, как сбегает вода из носика кипящего чайника, пока он окончательно не
опустеет.
Толкаемый всеми, кому не лень, Меф стоял на платформе,
озирался и ждал, когда схлынет толпа. Наконец она схлынула, устремившись к
выходу в город и переходу на «Третьяковскую», а Прасковьи он все еще не видел.
– Который час? – спросил Меф у кряхтящего мужичка
околохудожественного вида, который, перекинув через плечо скатанный в рулон
старый ковер, куда-то его тащил. Со стороны это выглядело так, будто
магу-самоучке стало холодно лететь на ковре-самолете и он решил, что лучше
будет добраться на метро.
– Шестнадцать минут семнадцатого, – удивленно ответил
мужичок с ковром.
Обернувшись, Меф увидел, что стоит под часами, которыми, как
известно даже детям, завершается всякая платформа московского метро.
«Пора меня в психушку! В метро спрашивать время!» –
сообразил Меф.
Не исключая, что Ромасюсик мог его и одурачить, Буслаев
медленно пошел по станции. Прасковью он заметил, только когда прошел мимо и на
всякий случай обернулся.
Она сидела на корточках у стены шагах в двух от перехода,
прикрываемая его выступающими закругленными перилами, и, низко опустив голову,
разглядывала облепленные глиной камни, лежащие у нее на ладони. Одна.
Ромасюсика поблизости не наблюдалось. Должно быть, благоразумно где-то
отсиживался.
Прасковья была в простеньком платье с короткими рукавами.
Бросалось в глаза, что руки у Прасковьи очень худые и вообще вся она тощая, с
острыми плечами. Даже из Дафны можно было сделать полторы Праши.
Меф остановился. Признаться, он ожидал чего-то иного.
Хохота, раскалывающего мрамор. Охраны. Ничего подобного. Прасковья больше
походила на больного голубя, чем на повелительницу мрака. Волосы забраны в
усталый пучок, который удерживает пластмассовая заколка. На ногах – рыночные
шлепки.
Какой-то злой остряк уже бросил на плиты рядом с Прашей
пятачок.
Мефодий подошел. Прасковья подняла голову. Скользнув по
ноге, взгляд ее остановился на лице Мефа. Она продолжала сидеть на корточках.
Меф тоже вынужден был присесть. Стоящему парню кричать на
сидящую на корточках девушку глупо и неудобно. Кричать же самому в этой позе,
как оказалось на практике, вообще нереально.
– Ну? Ты соображаешь, что ты сделала? У них остался мой
паспорт! – сказал он, безуспешно раздувая гнев.
Прасковья с усилием открыла рот. Ее голос напоминал крик
больной птицы. Меф был потрясен. До этого момента он считал, что Праша вообще
немая. Оказалось, нет.
– …сссс… нннни… ллл? – различил Меф.
Прасковья напряженно смотрела ему в глаза.
– Я не понимаю, – сказал он.
Рядом прогрохотал поезд, заглушив все остальное.
– ввв… ммм… и… л?
– Не понимаю.
Прасковья с досадой махнула рукой. Свет на станции моргнул и
погас. На несколько секунд «Новокузнецкая» погрузилась в сосущую, без единой
искры тьму. Эскалаторы разом встали. Послышался резкий свисток дежурной и ее
крик «Не паниковать!», ставший сигналом к общей панике.
Затем свет вспыхнул вновь.
Ромасюсик вынырнул неожиданно, хотя, казалось бы, такая туша
неожиданно появиться не способна по определению. Застенчиво щурясь, он стоял
рядом с Прасковьей и отгонял от себя невесть откуда взявшихся в метро ос.
– Я так испугался! – сообщил он Праше, настороженным глазом
косясь на Мефа. – Вообрази: спускаюсь на эскалаторе, и тут тьма, мрак!
Эскалатор дергает, и парень сзади вцепляется мне в волосы! Мы кубарем летим
вниз, а потом – свет раз! – я вижу, что парень сидит и в полном шоке жует мои
волосы! Чтоб у него аллергия началась на сахарную вату!
Меф шагнул к Ромасюсику. Он намеревался в простой и
доступной для амеб форме объяснить, почему свиньей быть невыгодно.
Не растерявшись, Ромасюсик отскочил и, подпрыгнув,
заверещал:
– Что ты дуишь, фюлюган? Граждане, миленькие! Зовите
полицию! Я поймал беглого преступника, а он меня убивает! Ай! Психи атакуют!
Караул!