– А что у него за портрет в кабинете появился?
Раньше вроде не было, – неожиданно спросил Чимоданов.
– У Арея? Какой портрет?
– Телка в старинном платье, довольно не
уродливая, и рядом девчонка. Девчонка к ней жмется, типа ща нас замочат! –
а та ее по башке гладит, – сказал Петруччо.
У него было странное свойство: всякий раз, как
он бывал чем-то тронут, он становился нарочито грубым. Защитным цинизмом
заглушал всякое ненормированное движение сердца.
– Это дочь и жена Арея, – насмешливо
глядя на него, сказала Ната.
Она знала все и всегда, хотя внешне и
притворялась рассеянной.
– Которых убил Яраат?
– У него других и не было, – подтвердила
Вихрова. – Как ты там сказал? Телка в старинном платье? Ща нас замочат?
Чимоданов прикусил язык и пугливо осмотрелся.
Если бы в этот момент со стены сорвалась одна из двух висевших алебард и надвое
развалила бы ему голову, он бы счел это вполне закономерным.
Он был не то чтобы осёл. Просто слишком долго
маскировался, а когда хотел врубить заднюю передачу, оказалось, что шкура уже
приросла. Так и остался вроде умник, но с клочьями ослиной шерсти.
Петруччо мало склонен был копаться в себе.
Служба мраку его вполне удовлетворяла. Лишь изредка возникало ощущение, точно
он сел не в свой автобус, а когда опомнился, отъехал так далеко, что
возвращаться не имело смысла.
Покинув фехтовальный зал, появившийся в
подвале резиденции на Большой Дмитровке несколько месяцев назад не без участия
пятого измерения, служащие мрака поднялись наверх. Улита прохаживалась по
пустой приемной с унылым видом. Заметив их, она подошла к столу и энергично
хлопнула печатью по первой из подвернувшихся бумажонок.
– Тоскливенько! Суицидненько! Прямо не апрель,
а ноябрь какой-то недоношенный. Кто-нибудь, кроме меня, еще собирается
вкалывать или других трудоголиков на складе не нашлось? – поинтересовалась
она.
Секретарша русского отдела мрака тренировалась
в последнее время нечасто – раза три в неделю. Не то чтобы внаглую отлынивала,
но находила постоянные убедительные отговорки. То ей надо было принимать
отчеты, то, используя арендованный асфальтовый каток, учить комиссионеров
деловой порядочности, то ехать с Мамаем на другой конец Москвы за кожей для
пергаментов.
Арей на уловки не покупался.
– Когда у кого-то находится слишком много
уважительных причин, это подозрительно. Истинно занятый человек всегда
свободен. Хочешь быть смертницей – будь ей, – говорил он.
Улите было всё равно. Она и без того ощущала
себя смертницей. В глазах у нее стояла зимняя тоска, а на сердце была осенняя
слякоть. Было ли это как-то связано с Эссиорхом, или ее тяготило двойственное и
выпивающее душу положение ведьмы, никто не допытывался. Главное, что чувства
юмора она не потеряла. Только им и спасалась.
Чимоданов сел за стол и попытался по-хомячьи
зарыться в бумажки, однако желания работать у себя не обнаружил. Настроение
было нелопатное. Он зевнул до щелчка челюстей и поинтересовался у Улиты, что
нового в главной конторе. О чем сплетничают джинны, принимающие под роспись
инкассаторские брезентовые сумки с эйдосами?
Улита лениво присела на край стола Петруччо.
– В Канцелярии Тартара все на ушах. Один из
мелких крысенышей счел себя обиженным. За очередное тысячелетие службы ему
вместо пятидесяти нормальных премиальных эйдосов выдали пятьдесят гнилых!
Крысёныш обозлился и решил отомстить. Он выкрал у Лигула нечто важное, к
которому имел должностной доступ, и попытался скрыться в человеческом мире.
Глазки у Чимоданова загорелись.
– Что, серьезно? Не врешь? А почему он не
телепортировал?
– Телепортировать вместе с этим он не смог, и
потому бежал через Хаос. Пропажи хватились сразу, а так как исчез и
канцелярист, то концы увязались быстро. Выслали в погоню Черную Дюжину.
Настигнуть его удалось только в Верхнем Подземье.
– Убит, конечно? – с относительной
уверенностью спросил подошедший Мошкин.
– Покончил с собой, предварительно разбив свой
дарх и попытавшись растоптать все эйдосы. Разумеется, Черная Дюжина всё равно
их собрала и присвоила, – уточнила Улита.
– Хм… А что он украл, нашли?
– Нет, хотя тело обыскали тщательно. Должно
быть, успел избавиться. Подозревают даже, что вор, когда почувствовал погоню,
мог разбить это на части и попытаться спрятать по отдельности.
– А совсем уничтожить?
– Невозможно. Самое большее расколоть на
две-три части.
В дверь робко заскреблись виноватым котиком.
Это шеф-повар, некогда отдавший в залог свой эйдос, привез в фургончике еду.
Горячий обед отдувался жаром. Круглый повар тоже отдувался, но уже от
беспокойства. В последний раз Улита пригрозила, что если котлеты снова будут
холодные, то она собственноручно перекрутит его на фарш. И вот теперь котлеты
были точно из недр вулкана. Есть их было невозможно.
– Лучше б не угрожала! – пробормотала
Улита.
Пока повар оставался в резиденции, к
скользкому разговору благоразумно не возвращались. «Не выноси сора из избы!
Самим меньше достанется!» – любил повторять Арей.
Чимоданов питался очень своеобразно. Вначале
выедал глаза у яичницы, затем говорил, что вообще-то сыт, а потом съедал все
без остатка. Рядом с его тарелкой обычно сидел Зудука и, дожидаясь, пока хозяин
отвернется, пытался подсыпать соли или перца. Когда он окончательно надоедал,
Петруччо сажал его в кастрюлю, прижимал крышку чем-нибудь тяжелым, и Зудука
сердито булькал внутри.
– Надоели вы мне все со своей любовью! Слушать
противно, – ближе к концу обеда внезапно взбрехнул Чимоданов.
Улита перестала есть и медленно подняла одну
бровь. Насколько она помнила, о любви никто и не заикался.
– Ау, родной! Очнись! Ты похож на болящую
старушку, которой всюду мерещатся целующиеся парочки, – сказала она.
Чимоданов ткнул в Мошкина пальцем.
– Это всё он! Он знает! – произнес
Петруччо.
Мошкин побагровел. Он и в самом деле не
выдержал и заговорил с Петруччо о любви. Просто не с кем больше было. Правда,
случилось это еще утром. Хотя до Чимоданова многое доходило, как до жирафа.
Бывали случаи, когда он принимался отвечать на вчерашние и даже позавчерашние
вопросы.
– Ну хорошо. Вернемся к любви. И что именно
вам противно, многоуважаемый? – вежливо спросила Улита.
– Ну что тебе подходит единственный человек в
мире и если пропустишь его, фигово будет. Так, что ли? – насмешливо
спросил Петруччо, косясь на Мошкина.