Пелагия и черный монах - читать онлайн книгу. Автор: Борис Акунин cтр.№ 52

Перед тем как отправиться с визитом к доктору Коровину, Лисицына зашла в гостиницу, где сменила легкую тальму на длинный черный плащ с капюшоном – очевидно, в предвидении вечернего похолодания. Однако солнце, хоть и неяркое, за день успело неплохо прогреть воздух, и для прогулки по территории клиники надевать плащ не понадобилось. Полина Андреевна ограничилась тем, что накинула на плечи шарф, Коровин же и вовсе остался как был, в жилете и сюртуке.

Коттедж номер три находился на самом краю поросшей соснами горки, которую Коровин взял в аренду у монастыря. Домик с гладко оштукатуренными белыми стенами показался Полине Андреевне ничем не примечательным, особенно по сравнению с прочими коттеджами, многие из которых поражали своей причудливостью.

– Тут всё волшебство внутри, – пояснил Донат Саввич. – Есихина внешний вид его жилища не занимает. Да и потом я ведь говорил, он и не выходит никогда.

Вошли без стука. Позднее стало ясно почему: художник все равно бы не услышал, а услышал бы, так не ответил.

Полина увидела, что коттедж представляет собой одно помещение с пятью большими окнами – по одному в каждой стене и еще одно па потолке. Никакой мебели и этой студии не наблюдалось. Вероятно, ел и спал Есихин прямо на полу.

Впрочем, убранство гостья разглядеть толком не успела – до того поразили ее стены и потолок этого диковинного жилища.

Все внутренние поверхности за исключением пола и окон были обтянуты холстом, почти сплошь расписанным масляными красками. Потолок представлял собой картину ночного неба, такую точную и убедительную, что если б не квадрат стекла, в котором виднелись чуть подкрашенные закатом облака, легко было впасть в заблуждение и вообразить, что крыша вовсе отсутствует. Одна из стен, северная, изображала сосновую рощу; другая, восточная, – пологий спуск к речке и фермам; западная – лужайку и два соседних коттеджа; южная – кусты. Нетрудно было заметить, что художник с поразительной достоверностью воспроизвел пейзажи за окном. Только у Есихина они получились куда более сочными и емкими, различимые за стеклами подлинники выглядели бледными копиями нарисованных ландшафтов.

– У него сейчас период увлечения пейзажами, – вполголоса пояснил Донат Саввич, показывая на художника, который стоял у восточной стены, спиной к вошедшим, и сосредоточенно водил маленькой кисточкой, ни разу даже не оглянувшись. – Сейчас он пишет цикл “Времена суток”. Видите: тут рассвет, тут утро, тут день, тут вечер, а на потолке ночь. Главное – вовремя менять холсты, а то он начинает писать новую картину прямо поверх старой. У меня за эти годы собралась изрядная коллекция – когда-нибудь окуплю все расходы по клинике, – пошутил Коровин. – Ну, не я, так мои наследники.

Лисицына осторожно подошла к гению, работавшему у “вечерней” стены, сбоку, чтобы получше его разглядеть.

Увидела худой, беспрестанно гримасничающий профиль, свисающие на лоб полуседые, грязные волосы, засаленную блузу, повисшую с вялой губы нитку слюны.

Сама картина при ближайшем рассмотрении произвела на зрительницу такое же неприятное, хоть и безусловно сильное впечатление. Вне всякого сомнения она была гениальна: зажженные окна двух нарисованных коттеджей, луна над их крышами, темные силуэты сосен дышали тайной, жутью, умиранием – это был не просто вечер, а некий всеобъемлющий Вечер, предвестье вечного мрака и безмолвия.

– Почему это в искусстве неприятное и безобразное потрясает больше, чем красивое и радующее взгляд? – содрогнулась Полина Андреевна. – В природе такого никогда не случается, там тоже есть отвратительное, но оно создано лишь служить фоном Прекрасному.

Вы говорите про создание Творца Небесного, а искусство – произведение творцов земных, – ответил доктор, следя за движениями кисти. – Вот вам лишнее подтверждение того, что люди искусства ведут родословие от мятежного ангела Сатаны. Конон Петрович! – вдруг повысил он голос, стукнув живописца по плечу. – Что это вы изобразили?

Лисицына увидела, что чуть в стороне от одного из коттеджей, вровень с крышей, нарисовано нечто странное: неестественно вытянутая фигура в островерхом черном балахоне, на длинных и тонких, будто паучьих ножках. Молодая дама непроизвольно выглянула в окно, но ничего похожего там не увидела.

– Это монах, – сказала Полина Андреевна самым что ни на есть наивным голосом. – Только какой-то странный.

– И не просто монах, а Черный Монах, главная ханаанская достопримечательность, – кивнул Донат Саввич. – Вы, верно, о нем уже слышали. Я одного не пойму… – Он еще раз стукнул художника по плечу, уже сильнее. – Конон Петрович!

Тот и не подумал оборачиваться, а госпожа Лисицына внутренне вся подобралась. Удачное стечение обстоятельств, кажется, могло облегчить ей поставленную задачу. Тепло, очень тепло!

– Черный Монах? – переспросила она. – Это призрак Василиска, который якобы бродит по воде и всех пугает?

Коровин нахмурился, начиная сердиться на упрямого живописца.

– Не только пугает. Он еще повадился поставлять мне новых пациентов. Еще теплее!

– Конон Петрович, я обращаюсь к вам. И если задал вопрос, то без ответа не уйду, – строго сказал доктор. – Вы изобразили здесь Василиска? Кто вам про него рассказал? Ведь вы ни с кем кроме меня не разговариваете. Откуда вы про него знаете?

Не повернувшись, Есихин буркнул:

– Я знаю только то, что видят мои глаза.

Чуть коснулся кисточкой черной фигуры, и Полине Андреевне показалось, что та покачнулась, будто бы с трудом сохраняя равновесие под напором ветра.

– Новые пациенты? – покосилась на Коровина гостья. – Должно быть, тоже интересные?

– Да, но очень тяжелые. Особенно один, совсем еще мальчик. Сидит в оранжерее наг яко прародитель Адам, поэтому показать вам его не осмелюсь. Быстро прогрессирующий травматический идиотизм – сгорает прямо на глазах. Никого к себе не подпускает, пищи от санитаров не берет. Ест что растет на деревьях, но долго ли протянешь на бананах с ананасами? Еще неделя, много две, и умрет – если только я не придумаю метод лечения. Увы, пока ничего не выходит.

– А второй? – спросила любопытная дама. – Тоже идиотизм?

– Нет, энтропоз. Это очень редкое заболевание, близкое к автоизму, но не врожденное, а приобретенное. Способ лечения науке пока неизвестен. А был умнейший человек, я еще застал его в полном разуме… Увы, в один день – вернее, в одну ночь – превратился в руину.

Горячо! Ах, как удачно всё складывалось!