Пелагия и черный монах - читать онлайн книгу. Автор: Борис Акунин cтр.№ 43

– Отчего же-с? Есть. Гостиница “Ноев ковчег”, пансион “Земля обетованная”. А кто из дам желает вовсе от мужского пола отгородиться, в “Непорочной деве” селятся. Благочестивейшее заведение, для благородных и состоятельных паломниц. Плата невысока но зато от каждой постоялицы жертвование в монастырскую казну ожидается, не менее ста целковых. Кто триста и больше дает – личной аудиенции у архимандрита удостаивается.

Последнее сообщение, кажется, очень заинтересовало будущую богомолицу. Она открыла новенький ридикюль, достала пук кредиток (все еще весьма изрядный), стала считать. Служитель наблюдал за этой процедурой с деликатностью и благоговением. На пятистах рублях клиентка остановилась, беспечно сказала:

– Да, пускай будет “Непорочная дева”. – И спрятала деньги обратно в сумочку, так их до конца и не сосчитав.

– Прислугу возьмете в нумер или отдельно-с?

– Как можно? – укоризненно покачала дама своими бронзовыми кудряшками. – На богомолье – и с прислугой? Это что-то не по-христиански. Буду всё делать сама – и одеваться, и умываться, и даже, быть может, причесываться.

– Пардон. Не все, знаете ли, так щепетильны-с… – Клерк застрочил по бланку, ловко обмакивая стальное перо в чернильницу. – На чье имя прикажете оформить?

Паломница вздохнула, зачем-то перекрестилась.

– Пишите: “Вдова Полина Андреевна Лисицына, потомственная дворянка Московской губернии”.

Раз сама героиня нашего повествования, скинув рясу, нареклась другим именем, станем так называть ее и мы – из почтения к иноческому званию и во избе —

жание кощунственной двусмысленности. Дворянка так дворянка, Лисицына так Лисицына – ей виднее.

Тем более что, судя по всему, в новом своем обличье духовная дочь заволжского архипастыря чувствовала себя ничуть не хуже, чем в прежнем. Нетрудно было заметить, что путешествие ей нисколько не в тягость, а, наоборот, в приятность и удовольствие.

Едучи в поезде, молодая дама благосклонно поглядывала в окошко на пустые нивы и осенние леса, еще не вполне сбросившие свой прощальный наряд. В туристическом агентстве в комплимент к прочим покупкам Полина Андреевна получила славный бархатный мешочек для рукоделья, уютно разместившийся у нее на груди, и теперь коротала время, вывязывая мериносовую душегреечку, которая непременно понадобится преосвященному Митрофанию в зимние холода, особенно после тяжкого сердечного недуга. Работа была наисложнейшая, с чередованием букле и чулочной вязки, с цветными вставками, и продвигалась неблагополучно: петли ложились неровно, цветные нитки чересчур стягивались, перекашивая весь орнамент, однако самой Лисицыной ее творчество, похоже, нравилось. Она то и дело прерывалась и, склонив голову, разглядывала нескладное произведение своих рук с явным удовольствием.

Когда путешественнице надоедало вязать, она бралась за чтение, причем умудрялась предаваться этому занятию не только в покойном железнодорожном вагоне, но и в тряском омнибусе. Читала путешественница две книжки попеременно, одну в высшей степени уместную для богомолья – “Начертание христианского нравоучения” Феофана Затворника, другую очень странную – “Учебник по стрелковой баллистике. Часть вторая”, но с не меньшим вниманием и интересом.

Ступив в Синеозерске на борт парохода “Святой Василиск”, Полина Андреевна в полной мере проявила одну из главнейших своих характеристик – неуемное любопытство. Обошла всё судно, поговорила с рясофорными матросами, посмотрела, как отталкивают воду огромные колеса. Заглянула в машинное отделение, послушала, как механик рассказывает желающим из числа пассажиров о работе маховиков, коленчатых валов и котла. Специально надев очки (которые после превращения заволжской монашки в московскую дворянку передислоцировались с носа паломницы в перламутровый футляр), Лисицына даже заглянула в топку, где страшно вспыхивали и стреляли раскаленные угли.

Потом вместе с другими любознательными, всё сплошь лицами мужского пола, отправилась на обследование капитанской рубки.

Экскурсия устраивалась в целях демонстрации новоараратского гостеприимства и благосердечия, простирающегося не только на пределы архипелага, но и на корабль, носящий имя святого основателя обители. Объяснения о фарватере, управлении пароходом и не-лредсказуемом нраве синеозерских ветров давал помощник, смиренного вида монах в мухояровой скуфье, однако Лисицыну куда больше заинтриговал капитан брат Иона – красномордый густобородый разбойник в брезентовой рыбацкой шапке, самолично стоявший у руля и под этим предлогом на пассажиров не глядевший.

Колоритный субъект совсем не походил на чернеца, хоть тоже был одет в рясу, поэтому Полина Андреевна, не утерпев, подобралась к нему поближе и спросила:

– Скажите, святой отец, а давно ли вы приняли постриг?

Верзила покосился на нее сверху вниз, помолчал – не отстанет ли? Поняв, что не отстанет, неохотно пророкотал:

– Пятый год.

Пассажирка немедленно переместилась к капитану под самый локоть, чтобы было удобней беседовать.

– А кем были в миру?

Капитан тяжко вздохнул, так что сомнений быть не могло: его бы воля, он отвечать на вопросы настырной дамочки не стал бы, а в два счета выгнал бы ее из рубки, где бабам быть незачем.

– Тем и был. Кормщиком. На Груманте китов бил.

– Как интересно! – воскликнула Полина Андреевна, ничуть не смущенная неприветливостью тона. – Потому, наверно, вас и Ионой нарекли? Из-за китов, да?

Явив истинный подвиг христианского смирения, капитан растянул рот в стороны, что, по очевидности, должно было означать любезную улыбку.

– Не из-за китов, из-за кита. Усач лодку хвостом расколотил. Все потопли, я один вынырнул. Он меня в самую пасть всосал, усищами ободрал, да, видно, не по вкусу я ему пришелся – выплюнул. После шхуна меня подобрала. Я в пасти, может, с полминуты всего и пробыл, но успел слово дать: спасусь – в монахи уйду.

– Какая поразительная история! – восхитилась пассажирка. – А всего удивительней в ней то, что вы, спасшись, в самом деле постриг приняли. Знаете, этак многие в отчаянную минуту обеты Богу дают, да потом редко кто исполняет.

Иона улыбку изображать перестал, сдвинул косматые брови.

– Слово есть слово.

И столько в этой короткой фразе было непреклонности пополам с горечью, что Лисицыной стало бедного китобоя ужасно жалко.