А еще через две ночи произошло событие уже
несомненное, повлекшее за собой самые тяжкие, даже трагические последствия.
Брата Клеопу призрак напугать не смог, так как
тот плавает в скит среди бела дня, а к ночи, когда является Черный Монах,
обыкновенно бывает уже нетрезв и ничего не страшится. Но кроме этого в пролив,
отделяющий Ханаан от Окольнего острова, еще частенько наведывается бакенщик, в
обязанности которого входит расставлять фарватерные вехи, часто перемещаемые
течением и ветром. Бакенщик этот не монах, а мирянин. Живет он в маленькой избе
на северном, почти не населенном берегу Ханаана, с молодой женой, сильно
беременной. Вернее, жил, так как теперь изба стоит пустая.
Позавчера за полночь бакенщик и его жена
проснулись от громкого стука в стекло. Увидели в залитом лунным светом окне
черный куколь и сразу поняли, кто к ним пожаловал. Ночной гость погрозил
окаменевшим от ужаса супругам пальцем и потом тем же перстом, с душераздирающим
скрежетом, начертал что-то на стекле (как после выяснилось, крест – старинный,
восьмиконечный).
Затем призрак исчез, но у женщины от
потрясения случился выкидыш, и, пока муж бегал за помощью, несчастная истекла
кровью. Бакенщик же рассказал монастырским властям о ночном видении и принялся
сколачивать два гроба: один жене, второй себе, ибо твердо сказал, что жить
далее он не желает. Вечером сел в лодку, выплыл на простор и, привязав к шее
камень, бросился в воду – с берега это многие видели. Утопленника искали, но не
нашли, так что второй гроб остался невостребованным.
Город теперь не узнать. То есть днем он такой
же многолюдный, как прежде – никто из паломников бежать с острова не торопится,
поскольку любопытство и тяга к таинственному в людях сильней благоразумия и
страха, но ночью улицы совершенно вымирают. Про Василисков скит говорят
нехорошее. Мол, нет страшнее места, чем то, где раньше благость была, а потом
прохудилась – будь то брошенная церковь, либо оскверненное кладбище, и уж тем
более спасительный скит. Среди братии и местных жителей крепнет суждение, что
заступника надо послушать и схимников с Окольнего увезти – не то Черный Монах
осерчает еще пуще.
Архимандрит прошел по всему Ханаану с крестным
ходом, а избушку бакенщика окропил святой водой, но все равно к тому месту
теперь никто не ходит. Я, впрочем, наведался (правда, утром, при солнечном
сиянии). Видел пресловутый крест, накарябанный на стекле. Даже потрогал
пальцем.
Вы только не подумайте, кудесник Мерлин, что
ваш рыцарь окончательно перетрусил. Я готов рассмотреть версию, что вселенная
не исключительно материальна, но это означает не капитуляцию, а перемену
методики. Кажется, придется снять одни доспехи и надеть другие. Но сдаваться я
не намерен и о помощи вас пока не прошу.
Ваш Ланселот Озерный.
* * *
Это во всех отношениях удивительное письмо
произвело на участников совещания неодинаковое впечатление.
– Храбрится, а сам до смерти напуган, – сказал
епископ. – По себе помню, как это страшно, если мир с ног на голову
переворачивается. Только у меня наоборот было: я с детства верил, что миром
владеет дух, и когда впервые заподозрил, что Бога никакого нет, а есть одна
только материя, то-то мне тоскливо, то-то бесприютно сделалось. Тогда и в
монахи пошел, чтоб всё обратно с головы на ноги поставить.
– Как? – поразился Бердичевский. – Это у вас,
у вас такие сомнения бывали? А я полагал, что… Он смешался и не договорил.
– Что только у тебя? – закончил за него
Митрофаний с невеселой усмешкой. – А что у меня одна лишь святость внутри? Нет,
Матвей, одна святость только у скучных разумом бывает, а человеку мыслящему
тяжкие искушения в испытание ниспосылаются. Благ не тот, кто не искушается, а
тот, кто преодолевает. Никогда и ни в чем не сомневающийся мертв душой.
– Так вы, отче, верите в эти чудеса? –
спросила сестра Пелагия, отрываясь от вязания. – В привидение, в хождение по
воде и прочее? Раньше вы иначе говорили.
– Что мальчик имеет в виду под переменой
доспехов? – задумчиво пробормотал преосвященный, будто не расслышав. –
Непонятно… Ах, до чего ж интересны и многосмысленны пути Господни!
Пелагия же высказала замечание
психологического свойства:
– По прошлому письму я предположила, что ваш
посланник увлекся той соблазнительной дамой и про поручение ваше забыл, оттого
и перерыв в корреспонденции. Здесь же про нее всего одно упоминание, мимоходом.
Не знаю, правду ли Алексей Степанович пишет про призрака, но совершенно ясно,
что молодой человек и в самом деле перенес сильнейшее потрясение. Иначе он ни
за что не забыл бы о такой привлекательной особе.
– У женщин одно на уме, – досадливо поморщился
архиерей. – Вечно вы преувеличиваете свое воздействие на мужчин. На свете есть
загадки потаинственней, чем романтичные незнакомки в вуалетках. Ох, выручать
надо мальчугана. Помощь ему нужна, хоть он и отказывается.
Тут Матвей Бенционович, слушавший рассуждения
владыки и его духовной дочери с удивленно поднятыми бровями, не выдержал:
– Так вы это серьезно? Право, отче, я на вас
удивляюсь! Неужто вы приняли эти басни за чистую монету? Ведь Ленточкин водит
вас за нос, разыгрывает самым бесстыдным образом! Разумеется, все эти дни он
проволочился за своей “принцессой”, а теперь выдумывает сказки, чтоб над вами
потешиться. Это же очевидно! Я одного не возьму в толк – как вы могли послать с
ответственной миссией беспутного молокососа? С вашим-то знанием людей!
В словах товарища окружного прокурора были и
логика, и здравый смысл, так что Митрофаний даже смутился, а Пелагия хоть и
покачала головой, но спорить не стала.
Так и разошлись, не приняв никакого решения.
Драгоценное время было упущено попусту. Это стало ясно двумя днями позднее,
когда пришло третье письмо.
Из-за осенних ливней дороги были размыты,
почтовая карета сильно запоздала, и епископу доставили конверт уже на ночь
глядя. Невзирая на это, владыка немедленно послал за Бердичевским и Пелагией.
* * *
Третье письмо Алексея Степановича
Эврика! Метод найден!