— Угадайте кто?
Мама Маюми. Я чуть не забыл, зачем пришел.
— Как поживаете, мама Маюми, — сказал я.
Она отвела руки, и я повернулся на стуле. Я всегда видел маму Маюми в кимоно, и сейчас ее облик слегка меня ошарашил. Она постарела, разменяла шестой десяток, но красива была по-прежнему и весьма современна в скромном летнем платье.
— Что вы тут делаете? — спросила она, беря меня за руки.
— Я бы мог спросить вас о том же.
— Я хозяйка этого заведения. У меня теперь есть патрон. Прекрасный старичок, сделал состояние на видеоиграх.
— Серьезно?
— Конечно. Вы когда-нибудь играли в «Инопланетный дорожный патруль»? «Киборга-самурая»? Это все его компания выпустила. Он вызволил меня из мира гейш и устроил хозяйкой этого заведения. Я вижусь с ним раза три-четыре в месяц. Он такая душка. — Она была довольна, и я за нее порадовался. Мир гейш зачастую полон горечи, эфемерной любви и стоических трагедий. Занимательно с точки зрения драмы, но пропускать все это через себя — совсем другое дело.
— Поздравляю, — просиял я. — У вас теперь, значит, настоящая жизнь в этом вашем «Ананасе».
— Глупое название, я знаю. Он придумал.
— Гавайский антураж тоже?
— Конечно, — хихикнула она. Молодая красивая барменша протянула мне пиво в пластиковом кокосовом стаканчике. Я поблагодарил ее, и она одарила меня улыбкой, о которой стоило поразмыслить.
— Ну, — сказал я Маюми, — в нем есть свои прелести.
Маюми закатила глаза и снова рассмеялась:
— Вы бы видели меня в ее возрасте, господин Чака.
— Я был бы в восторге.
— Ну еще бы, — подмигнула она.
Мы заняли единственную угловую кабинку, как раз напротив чопорной компании из трех человек, которые едва обратили на нас внимание. Судя по их столику, они глушили пинья-коладу уже полдня, но языки у них так и не развязались. Странноватая компания. Довольно симпатичная девушка едва за двадцать — вероятно, студентка, — пожилой джентльмен и парень лет тридцати. Не знаю, что их свело вместе, если только они не родственники. Тогда понятно, отчего они почти не разговаривают.
— Интересная компашка вон там, — тихонько сказал я Маюми.
— Члены местного религиозного ордена. Какая-то новая группа, — с неодобрением и тоже тихо ответила она. — Приняли обет молчания.
— Скорее похоже на обет цирроза. И как они называются?
— Не помню. Они все какие-то одинаковые. У этой каждый четверг — питейный день, а также день молчания.
— Очевидно, сутры писал настоящий комик. — сказал я, глотнув пива.
— Клиенты хорошие, платят исправно. Но когда они весь вечер сидят вот так молча, как в воду опущенные, у меня мороз по коже. Лучше бы поскандалили. Это неестественно.
Как хорошая хозяйка, она быстро перевела разговор на меня: расспросила, чем я занимался после нашей последней встречи и что делаю сейчас в Японии. Я рассказал ей о турнире, а обо всем остальном умолчал. На меня вдруг накатили сожаления. В эту самую секунду ребята вовсю выкладываются, забыв о своих увечьях и даже извлекая из них выгоду, погружаясь в драму своих расцветающих жизней. И не знают, не интересуются, что я в Киото ищу чокнутую гейшу. Да и с какой стати им интересоваться?
Маюми рассказала, как встретила в рётэй
[60]
здесь, в Киото, старого создателя видеоигр, которого выгнали с работы. Как он увел ее из мира гейш. Признала, что кое о чем скучает, но сейчас все по-другому. Молодые девчонки ожидают от жизни слишком многого и не понимают, что гейша обязана жертвовать сиюминутными желаниями ради ублажения других, забыть свои мечты и самой обратиться в мечту. Старели и умирали эстеты, которые искренне наслаждались искусным танцем или мелодией кото
[61]
и считали гейш не приложением к вечеру, а живыми произведениями искусства. Молодым парням, жаловалась она, потребно только отличное шоу, выпивка и задницы полапать. Побольше бы таких людей, как я, которые действительно ценят гейш, сказала она. С учетом всего, что случилось со мной после встречи с Флердоранж, я не знал, могу ли согласиться.
Я заказал еще выпить — на этот раз пинья-коладу. Для фруктовой мешанины — довольно неплохо. Подавая коктейль, барменша состроила мне глазки. Не слишком настойчиво, но так, что мне захотелось посмотреть еще. Сработало, как и напитки.
Пора переходить к делу, решил я. Достал фотографию Флердоранж и пихнул ее Маюми через стол.
Маюми игриво взглянула и ухмыльнулась:
— А я-то думаю, зачем вы приехали.
— Не совсем. Она у меня случайно. Подумал, будет хорошей темой для разговора.
— А качество не очень, да?
— Вы эту девушку знаете?
Она склонилась над фотографией и сощурилась. Я придвинул подсвечник в виде ананаса поближе, чтобы на фото падало больше света.
— Лица толком не различишь. Но вроде знакомое. Интересно, как так может быть? — Маюми завороженно смотрела на снимок, будто перед ней хаотичная стереография, которая, если скосить глаза, превратится в трехмерную картинку.
— Нужна подсказка?
— Конечно, — сказала Маюми, не отводя глаз от фото.
— Она — гейша. По крайней мере, я так думаю.
— Конечно, гейша. Что еще?
— А как вы определили?
Маюми взглянула на меня и покачала головой:
— Что еще?
— Ее зовут Флердоранж.
— Ха! — воскликнула Маюми, хлопнув рукой по столу. Мой стаканчик подскочил, густая белая жидкость плеснула через край. Маюми добилась даже испуганного взвизга от одного молчуна в углу. — Я так и знала! — заорала Маюми. Затем спохватилась, умолкла и, нагнувшись, зашептала: — Я так и знала, что это она. Откуда у вас фото?
— Не могу сказать. Вы ее знаете?
— Еще бы. Но в последний раз видела много лет назад. Ну и дела. Поверить не могу, что это она, но это она. А кто мужчина?
— Не могу сказать, — ответил я. Сказать я, конечно, мог, но мне хотелось послушать, что скажет она.
— Ну, хотя бы где снимали? — Ее глаза так и бегали по снимку в поисках ответа.
— Не знаю.
— Так вы почти ничего не знаете, да?
— Потому я и здесь. Расскажите мне о ней.
И она рассказала. И ситуация запуталась окончательно.
Маюми познакомилась с Флердоранж, когда сама была еще юной майко. Однажды Флердоранж просто появилась в доме гейш из ниоткуда — искала место, дабы заниматься своим ремеслом. Весьма необычно, даже неслыханно: гейши, как правило, оставались в одном доме всю жизнь. Редкие исключения уходили и открывали собственные дома. Но никто не переходил из дома в дом — так не принято. Но она пришла.