Юкико молчала. Ей было известно, что наставники Сэкигуси-рю, последователи истинного бусидо, крайне негативно относятся к «запретным школам», техникой которых она интересовалась последние два года. По-видимому, Окуда сообщили об этом, и он давно выбирал момент, чтобы разоблачить ее и отчислить. Что ж, теперь у него есть такая возможность.
— Если тебе нечего сказать, я сам отвечу на этот вопрос, — медленно произнес сэнсэй. — В той школе учат такому, чем невозможно гордиться. Твое намерение посещать их занятия я могу объяснить лишь твоим полом и твоей наследственностью. Ты обманула меня. Только уважение к долгу моего отца перед твоим дядей заставляло меня терпеть здесь присутствие недостойной ученицы. Сейчас же у меня не осталось выбора. Ты должна навсегда покинуть мою школу.
— Хай, сэнсэй.
Больше говорить было не о чем.
Юкико поднялась, в последний раз осмотрелась по сторонам. Сэкигуси-рю всегда казалась надежным утесом в бурных водах ее беспокойной жизни. Занятия здесь служили метрономом, который отсчитывал каждое мгновение ее существования.
Она ступила за тонкую перегородку, задвинула ее и по узкому коридору направилась в раздевалку. Сюда, на этот отполированный деревянный пол, впервые она ступила еще подростком. Здесь провела долгие годы.
На низенькой скамеечке рядом с ее шкафом сидел молодой человек с приятным круглым лицом. Сасаки. Он был ее рефери.
— Боюсь, произошло самое худшее. Так?
— Хай. Мне приказали уйти.
Сасаки покачал головой:
— Этого я и опасался. Сколько раз предупреждал тебя!
Юкико раскрыла шкаф и принялась складывать то немногое, что в нем было, в черную сумку.
— Ты прав, Сасаки-сан. Но я должна идти своим путем.
— Почему, Юкико? Неужели ты чувствовала себя здесь несчастной?
Она осторожно достала с полки плоский, примерно в полметра длиной, пакет из промасленной бумаги, благоговейно уложила его в сумку и застегнула молнию.
— Тебя переполняет великая печаль, — сказал Сасаки, — и в то же время в тебе кроется величайшая опасность. Мы все чувствуем ее. Сэнсэй Окуда, я уверен, тоже. Именно поэтому он и попросил тебя уйти.
Юкико повернулась к нему:
— Я — женщина, к тому же я гайдзин, полукровка. С того дня, как Окуда унаследовал школу от отца, он искал предлога избавиться от меня. Сегодня я утратила над собой контроль и нанесла поражение его самому верному последователю — Хасагава. Человеку, помешанному на традициях и ослепленному предрассудками, как, собственно, и сам Окуда. Вот почему он выставил меня за дверь.
Сасаки вновь покачал головой:
— В тебе говорит злость. Однако кое в чем ты права. Хасагава действительно уважает традиции. Он будет требовать удовлетворения. Хочешь, я провожу тебя до машины?
— Нет, Сасаки-сан. Ты всегда был мне хорошим другом. Но со своим противником я встречусь один на один.
К тому времени, когда Юкико вышла из школы, уже совсем стемнело. В холодном свете полной луны поблескивали аккуратно уложенные камешки гальки, которой были вымощены дорожки в классическом японском саду, огромные гранитные глыбы отбрасывали длинные тени на узкую тропинку, что вела к стоянке.
Шестым чувством Юкико ощущала присутствие где-то рядом, в темноте, Хасагава. Она угадывала и его намерения — этому тоже учили в Киото. Юкико остановилась и вскоре увидела, как невысокий плотный человек ступил из тени на тропинку, преграждая ей путь.
— Мы еще не разрешили наш спор, женщина, — негромко процедил Хасагава. — Ты использовала против меня свое колдовство, и я требую реванша — синиай.
Он так и не снял черное холщовое кимоно, ги, с эмблемой школы на спине. Слева за поясом сверкнули ножны изогнутого катана — ручной работы меча удивительной красоты. Это бесценное произведение неизвестного мастера Хасагава получил от отца в день совершеннолетия.
— У меня нет желания убивать тебя, — бросила Юкико, чуть склонив голову. — Я вынуждена оставить школу. Все, что в ней произошло, — уже в прошлом.
— Значит, я сказал правду, когда назвал тебя не имеющей представления о чести полукровкой, — прошипел Хасагава. — Поставив себя выше традиций, ты опозорила память почившего мастера Окуда и всю школу. Ты обманом добилась победы. Я требую реванша. Сейчас поединок должен закончиться смертью — твоей или моей.
Юкико ощутила приступ неукротимой ярости, но мгновенно овладела собой.
— В таком случае нам придется отойти в сторону, на траву, — ровным голосом заметила она, поднимая с земли черную сумку.
Газон был разбит под темным квадратом окна Окуда. Юкико знала, наставник наблюдает за ними, и понимала: все организовано им — и нанесенное Хасагава оскорбление, и их поединок на этом газоне. «Что ж, сэнсэй, посмотрим, как далеко может завести вас следование традициям», — подумала Юкико. Раскрыв сумку, она достала плоский пакет из промасленной бумаги и аккуратно развязала перетягивавшую его ленту.
В лунном свете блеснуло серебро ножен, украшенных изображением цветущей ветки сакуры — герба клана Фунакоси. Внутри лежал вакидзаси — уменьшенная копия меча Хасагава. Юкико стянула талию черным поясом и повернулась лицом к врагу. Хасагава смотрел на нее с изумлением:
— Что это, женщина? Ты издеваешься! Где катана? Вакидзаси не предназначен для боя! Воин использует его лишь тогда, когда должен добровольно уйти из жизни.
— Этот меч принадлежал моим родителям, — просто ответила Юкико. — Ты вызвал меня на поединок — вот мое оружие. Если не хочешь драться, ты волен уйти.
Она ощутила исходившую от Хасагава волну смешанного с недоверием презрения, однако еще сильнее была переполнявшая его вера в собственное непревзойденное мастерство. В иай-дзитсу — умении выхватить меч и невидимым глазу движением поразить им противника — Хасагаза считался виртуозом. Обычные поединки в стенах школы, в том числе и с ней, Юкико, всегда заканчивались его победой.
И сейчас он докажет свое превосходство.
— Тебе виднее, — бросил Хасагава. — Начнем?
— Хай.
Они поклонились друг другу, опустившись коленями на коротко подстриженную траву. Юкико заметила, как большим пальцем левой руки Хасагава чуть выдвинул меч из ножен. «Мышцы ее расслабились, сознание концентрированным потоком устремилось в область пупка — средоточия внутренней энергии. Глаза встретились с глазами Хасагава, и на какое-то мгновение двое превратились в единое целое.
Смерть не пугала Хасагава. Как истинный последователь бусидо, он с невозмутимым спокойствием принимал ее неизбежность. Куда достойнее умереть от разящего выпада врага, чем влачить жалкое существование полутрупа на больничной койке в окружении капельниц, как выпало на долю отца мастера Окуда. Вот почему по приказу сэнсэя Хасагава вызвал эту гайдзин на поединок, живым после которого мог остаться лишь один из участников.