— Я слышал, вы нашли их командира. Рабена. Значит, снова начнут раскручивать всю эту историю?
— Какую историю?
Хольст усмехнулся. Он был неглуп.
— Не надо делать удивленные глаза, — сказал он. — Я никогда не верил во всю эту дребедень о безумном офицере. Рабен все выдумал, чтобы скрыть свою вину. Он же все равно хотел ехать в ту деревню. Это из-за него погиб и Себастиан, и остальные.
Он вертел в руках старую «Лейку». Дорогая камера, отметила Лунд, хоть и потертая и видавшая виды. Неожиданно спокойное лицо Хольста исказилось от гнева.
— У Себастиана было дурное предчувствие, он говорил мне.
Нетвердой походкой он вернулся к столу, и только теперь Лунд увидела, что вся его сдержанность лишь маска, попытка обмануть самого себя. Перед ней был несчастный, сломленный человек.
— Я отдал обоих сыновей войне, которую не понимаю, — прошептал он, тяжело опускаясь на стул. — Один вернулся домой в гробу. Второй стал другим человеком. — Он потер глаза. — Что мы сделали плохого? Чем заслужили такое?
В комнате было тихо, только за окном слышался приглушенный шум проезжающих машин. Лунд смотрела на Хольста и думала, что он никогда не сможет смириться с этой потерей, и далекая, странная война, отнявшая у него самое дорогое, всегда будет стоять у него за спиной.
Он нежно гладил поцарапанный корпус «Лейки», а мысли были где-то далеко.
— Я хочу узнать правду, — сказала Лунд.
Хольст вздрогнул и посмотрел на нее печальными темными глазами.
— Правду, — повторила она. — А это непросто.
— До сих пор никто не задавал мне вопросов. Просто пришли сюда и рассказали. Что делать, что говорить, что чувствовать…
— Я очень стараюсь, Хольст. Но люди не любят раскрывать свои тайны…
Она видела, что он чего-то боится.
— Если есть что-то, о чем вы умолчали…
— При одном условии, — выпалил он. — Никого не обвиняйте — ни Себастиана, ни Фредерика.
— Кто такой Фредерик?
Он перевел глаза на две фотографии, стоящие рядом на складном столике. Двое молодых людей в военной форме.
— Согласна, — сказала Лунд.
Хольст встал, шаркающей походкой снова подошел к коробкам, нашел крошечную карманную видеокамеру.
— Это тоже было у него с собой. Он вел видеодневник в армии. Прятался где-нибудь и записывал. А потом выслал мне, вместе с «Лейкой».
Он нажал несколько кнопок. Ничего не произошло. Нервы Лунд были на пределе, Хольст снова порылся в коробках, нашел батарейки, вставил в аппарат. Щелкнул еще одной кнопкой. На миниатюрном экране возникло лицо.
Просмотр не занял много времени. Когда запись окончилась, Лунд набрала номер Мадсена.
— Рабен в состоянии явиться на допрос? — спросила она.
— Он же в больнице, — удивился Мадсен.
— Я спрашиваю, — терпеливо сказала она, — позволяет ли его состояние привезти его на допрос в управление?
— Подождите минутку.
Она ждала. Вскоре он перезвонил.
— Врачи говорят, мы можем привезти его на час или два. Потом надо вернуть его в палату. Сейчас к нему едет жена. Думаю, мы можем позвать ее к нам.
— Нет, пусть сначала встретятся, чтобы не отнимать у нас время от допроса. Брикс тоже должен присутствовать.
— Вот он обрадуется.
Она посмотрела на маленький дисплей видеокамеры.
— Сомневаюсь.
Рабена привели в небольшое изолированное помещение и оставили там вместе с охранником. Луиза очень боялась этой встречи, да еще позвонили из полиции, так что настроение у нее было неважное. Когда она вошла, Рабен стоял посреди комнаты, раненая рука висела на перевязи. Выглядел он довольно сносно.
Она стояла у двери, не зная, что сказать.
— Мы можем побыть немного наедине? — спросил Рабен у охранника.
— Извините, — ответил тот, — но я должен остаться.
— Умоляю… — сказал он.
Офицер только посмотрел на него и не двинулся с места.
— Давай присядем, Йенс, — сказала она, и они прошли к двум стульям в дальнем конце комнаты.
Вблизи он тоже казался вполне здоровым. Все-таки была в этом человеке какая-то упрямая сила. Чем больше его прессовали, тем яростнее он сопротивлялся.
Он взял ее руку в свои. Она не ответила на пожатие, замерзшие пальцы не гнулись после долгого ожидания на улице.
— Это просто… — Он смотрел на нее таким знакомым неотступным взглядом, который словно говорил: прости все. — Я не знаю, почему так получилось… На меня что-то нашло…
Он сжал ее руку сильнее. От Луизы привычно пахло больничным мылом и лекарствами.
— Этого не повторится, — сказал он.
Она молчала.
— Я знаю, что уже обещал тебе. Но теперь…
— Давай сейчас не будем об этом говорить.
Его умоляющие глаза смотрели на нее.
— Я подвел тебя. Тебя и Йонаса. Я понимаю это. Я был дрянным мужем, дрянным отцом. Если бы можно было все вернуть назад!
А перед ней опять стояла та же картина: голый Согард на ее кровати. Просто секс, ничего больше.
Он заговорил громче, в его голосе зазвучала надежда:
— Знаешь, а ведь наши дела идут к лучшему. Они стали прислушиваться к тому, что я говорю. Поняли, что все это правда. Вы с Йонасом…
— Два года… — прошептала она. — Два года постоянно одна. Даже когда я приходила навещать тебя, ты почти не прикасался ко мне. Ты говорил и думал только о себе и о своей чертовой армии. О том, что с тобой случилось…
— Мы сможем начать все сначала.
Она должна ему сказать! Это невозможно больше носить в себе.
Подняв на него глаза, она с трудом выговорила:
— Нет, не сможем. Я переспала с Согардом.
Ужас на его лице заставил ее сердце сжаться от боли. Он был похож на ребенка, который впервые в жизни увидел что-то по-настоящему страшное.
Он не сказал ни слова. Выпустил ее руку.
— Прости. Это ничего для меня не значит. Просто… мне было так одиноко. Я скучала по тебе каждый день. Каждый час. Я знала, что ты не вернешься. После всего этого… Я больше не могла оставаться одна. — Она не плакала, слез не было. — Видишь? Все бесполезно. У нас больше ничего не получится.
Рабен смотрел в пол.
— Из-за тебя, Йенс.
Открылась дверь, в комнату вошел полицейский, которого она уже знала.
— Прошу извинить, — сказал он, — но ваше время истекло.
— Мы разговариваем, — резко бросил Рабен.