— Он спит, — сказала Лидия.
— Он без сознания, — возразил Септимус.
— Пять против одного, что он отморозил пальцы на ногах. — Уорбуртон-Бурлей пытается стянуть с него сапоги. Карета угодила в рытвину, скрытую под снегом, все подскочили, и что-то тяжело громыхнуло на крыше кареты. Лидия подняла голову и побледнела.
— Неужели Кастерлей не мог увезти ее? — спросила она. — В конце концов, он уехал первым.
— Надо было привязать ее лицом вверх, — сказал Боксер. Карета снова дернулась, и снова раздался грохот.
— Это ужасно! — воскликнула Лидия, затыкая уши. Голова Ламприера моталась на ее коленях. Остальные трое промолчали. Карета продолжала свой путь по неровной лондонской дороге с привязанным к крыше трупом женщины. Каждый раз, когда карета попадала в яму, голова женщины подпрыгивала, и слиток металла, застывший у нее во рту, ударялся о крышу. Разомлевший в тепле Ламприер спал, и ему снились женщины, летящие над полями в потоках горящего золота. Карета катилась по полям, покрытым снегом и льдом, возвращаясь в Лондон.
* * *
— «Даная, дочь Акрисия, царя Аргоса, от Эвридики. Отец заточил ее в медную башню, потому что оракул предсказал ему смерть от руки Данаиного сына…»
Это был голос Септимуса, стоящего за столом. Ламприер знал, что уже не спит, и насторожился.
— «Однако его попытки помешать Данае стать матерью не увенчались успехом: и Юпитер, влюбившийся в нее, вошел к ней в спальню в образе золотого дождя». Гм-м… что ж, неплохо. Разве ты не убил Акрисия в клубе той ночью?
Септимус сделал шутливый жест, словно метнул диск. Но его друг еще толком не пришел в себя. Ночью он то и дело просыпался. Дрожа от холода, он вставал с постели и в несколько приемов написал статью о Данае. Сон его был прерывист и беспокоен.
— Как заканчивается эта история? — продолжал расспрашивать Септимус. Скоро начнется допрос. Он ведь мог замерзнуть насмерть.
— Плохо, — выдавил из себя Ламприер после долгой паузы. Септимус все еще стоял над столом.
— Мы искали тебя, ты знаешь? Отправили на поиски целый отряд с факелами… — Тут Ламприер вспомнил карету, дорогу, грохот на крыше.
— И вы нашли меня, — сказал он.
— Нет, мы нашли женщину… — Ламприер снова уронил голову на подушку. Нельзя, чтобы Септимус увидел его лицо. — Мертвую женщину…
«Расскажи!» — мысленно попросил его Ламприер.
— Мертвую женщину? — И прежде чем он смог удержаться: — Как она… я хочу сказать…
— Она лежала на западном выгоне, там такая трясина. Просто ужасно. Но ты был за несколько миль от того места.
Неужели он ни о чем не догадался, даже прочитав эту статью? «За несколько миль» — это что, совет?
— Я заблудился и думал, что иду в сторону дома. Было темно.
— Но ведь до того ты вышел из дома?
— Да, конечно… — Конечно, он вышел из дома и пошел по свежим следам в снегу на лужайке, мельком увидев Септимуса. — Мне показалось, что ты был в коридоре и вышел с черного хода, — сказал Ламприер.
— Да, — ответил Септимус.
— А потом я заметил тебя на лужайке.
— Ну да. Я прошелся по лужайке, завернул за угол и вернулся в дом. Я искал тебя. Ты мог пропустить фейерверк.
Завернул за угол. Фейерверк.
— Я попытался обойти вокруг дома, — сказал Ламприер. — Следы вели только в одну сторону. Отпечатки ног в снегу оборвались.
— Не возражаешь, если я возьму это? Ты ведь уже написал.
Септимус держал в руке статью. Забирай, забирай. Выкатившиеся глаза, разинутый рот — забирай все.
— Как хочешь, — ответил Ламприер. Септимус аккуратно складывал бумажку.
— Ты знаешь, что мог погибнуть? Ты чуть не замерз.
— Да, знаю. — Ламприер взглянул на Септимуса, направлявшегося к двери.
— Спасибо, — произнес он. Септимус уже уходил.
— Алиса де Вир — любопытная пташка, правда? — спросил он на ходу.
— Необычная женщина, — осторожно ответил Ламприер. ¦
— А девчонку Кастерлея ты упустил. — Это Септимус прокричал, уже спускаясь по лестнице. А потом добавил: — Ну и дурак!
Хлопнула входная дверь. Уходит Септимус, подумал Ламприер, cummeaculpa , за что ему большое спасибо.
В последующие дни Ламприер сражался с буквой «D ». Он сидел за столом, отделяя тринадцатого Домиция от всех прочих представителей этого рода. Дионисиями звали больше двадцати человек. Он нашел уже двадцать четыре разных Дионисиев и мучился предчувствием, что вот-вот появится двадцать пятый. Один был библиотекарем в Аттике — о нем говорил Цицерон; но еще какой-то Дионисий упоминается тем же Цицероном в связи с украденными книгами — возможно, это одно и то же лицо? По мере того как накапливались ссылки, дорога туда и обратно между письменным столом и грудой книг в дальнем углу комнаты превратилась в утомительный ритуал. Ламприер раскрывал по порядку все книги и раскладывал их на полу, так что получался своего рода книжный ковер. Он оставлял промежутки между книгами, чтобы можно было передвигаться по комнате. Такой способ был очень удобен. Ламприер держал в голове двадцать пять Дионисиев. Он перерыл всех стоиков и часть Еврипида, чтобы найти дополнительную ссылку. «Раб Цицерона, укравший из библиотеки хозяина несколько книг. Cic. Fam . 5. ер. 10 1.13 ер. 77», — небрежно нацарапал он последнюю статью, и с этим было покончено. Двадцать пять Дионисиев порядком его утомили. Ламприер работал бессистемно. Он позабыл, что Дедал соорудил механического человека, automata . И что он способствовал Пасифае в ее противоестественной страсти. О полете Дедала знали все; в своей книге Ламприер нашел маленькую картинку, изображавшую Дедала и Икара, летящего к солнцу. Вероятно, здесь как-то перепутались истории об автомате и о крыльях, и, в действительности имелись в виду не летающие люди, а летающие механизмы. Это было вполне возможно, хотя Ламприеру больше хотелось верить в летающих людей. Полет на крыльях: какая необыкновенная идея… Ух ты! Ламприер неуклюже взмахнул руками, словно пытаясь подняться в воздух. За окном по булыжной мостовой грохотали кареты. Ламприеру пришло в голову, что был еще и двадцать шестой Дионисий, но это уж слишком — в словарь ему не попасть. Он вернулся к доберам, добунам и дохам, народам северной Македонии, Глостершира и Эфиопии, которые в его словаре все были свалены в общую кучу: такая вот новая география. Доцимус принимал слишком много горячих ванн.
В эти дни и сменявшие их ночи сон его оставался тревожным: три часа сна, двенадцать часов бодрствования, и наоборот, и всякий раз в разное время. Казалось, словарь продолжает навязывать ему свой собственный неподвластный разуму распорядок жизни. Если Ламприер заставлял себя подняться с постели в семь или восемь утра, как положено, то потом весь день он бездумно слонялся по комнате, погрузившись в свои мечты, тупо глядя в пространство и предаваясь безделью. В один из таких дней он обнаружил, что размышляет об Алисе де Вир, точнее, леди де Вир, которую Септимус назвал любопытной особой и был совершенно прав. «Необычная женщина». Да; это хорошо сказано. Многозначительно и внушает уважение. С важным видом изрекать откровения, произносить фразы вроде: «Итак, подобный ход мысли приводит нас к убеждению…» или: «Если что-либо и способно убедить нас в правоте данного предположения, так это лишь один-единственный аргумент…» — и о тебе скажут: «Этот Ламприер знает больше, чем высказывает вслух». Алиса де Вир пообещала озолотить его. И что она просила взамен? Поддержи меня в этой безделице — и ты получишь все богатство и власть, которыми наслаждался твой предок. Да что там, ты получишь все, что только пожелаешь. Ламприер помнил, как запнулся Пеппард, произнося эти слова: «… на вечные времена…». Маленький человек мог бы сказать и больше, но что-то его остановило. «С теоретической точки зрения, это соглашение должно действовать и сейчас, и впредь…» Алиса де Вир предложила ему осуществить теорию на практике. Он был Ламприером и мог по праву войти девятым в Компанию купцов. Так было сказано в соглашении. Неужели над этой бумагой его отец долгими часами размышлял в своем кабинете? Мистер Чедвик вел дела отца, и поверенный знал о соглашении. Ламприер вспоминал рассказ Алисы де Вир. Она узнала о копии соглашения от Скьюера. Ох уж этот стряпчий по темным делишкам, Скьюер!