Ламприер абсолютно ничего не видел.
— Джон?
Он повернулся. Это была Лидия.
— Вы нашли трубку? — спросил он.
— Нет. Послушайте, Розали действительно приходила к вам?
— Конечно, а то зачем бы мне… — Но тут он заметил серьезное выражение ее лица. Наступило молчание.
— Нет, — сказал он тихо, затем добавил: — Извините. — И оба поняли, что это относится к предыдущему лихому ответу, а не к самой лжи.
— Кто-то ее похитил. Такой странный голос, — сказала Лидия. — Бет и Карин что-то знали об этом, но они тоже исчезли. Это все не слишком меня касается, но все же…
— Бет и Карин?
— Ага! — послышалось с другой стороны дороги.
— В голубых платьях…
— Да…
И он тоже видел одну из них, тогда, перед кофейней. Вот странно… Но Розали там не было. Он рассказал об этом Лидии.
— Разумеется, и какая разница… — начала она, но тут Боксер проревел, что он нашел свою трубку, что она сломана и что Уорбуртон-Бурлей — сукин сын. Все вернулись в карету, и путешествие продолжилось под угрюмое молчание Боксера. Впрочем, время от времени мрачность его рассеивалась, но Уорбуртон-Бурлей тут же принимался дразнить его поломанной трубкой, и он снова погружался в уныние. По-своему это всех развлекало. Но когда они подъехали к имению де Виров, Ламприера вновь охватили дурные предчувствия. На нем был новый сюртук и пальто нелепо розового цвета, которым незадолго до того снабдил его Септимус, взявший для этого случая их где-то напрокат.
— Очень хорошо, — заявил Септимус, когда Ламприер примерил сюртук, и повторил эту фразу еще раз, перелистывая готовые статьи. Собственно, он за ними и пришел.
— Даная? — Он читал последнюю страницу.
— Пока еще не… — Ламприер собирался привести себе в оправдание инструкции, полученные ранее от самого же Септимуса, но тот его не дослушал.
— Ладно, ладно… — сказал Септимус. Все проходило в очень деловой обстановке. Никаких следов загадочной рассеянности, как тогда, когда они расставались у кофейни.
— Так кто же там будет, я имею в виду, кто именно? — оживленно спросил Ламприер, когда в общем разговоре наступило затишье. Но тут карету сильно тряхнуло, и когда они оправились от потрясения, вопрос оказался забыт. Ему пришлось повторить его еще раз.
— Абсолютно все, — ответил Септимус — Друзья и знакомые Тедди и его матери.
По молчанию Ламприера Септимус определил, что его необходимо ободрить.
— Ну, там обычно бывает музыка, много еды, конечно, и зрелища всякого рода…
— Фейерверк, — добавил Боксер, и Ламприер кивнул.
— И жирная добыча, — сказал Уолтер Уорбуртон-Бурлей. Лидия театрально вздохнула. — Толстые дочки богатых папаш.
— Покойный граф занимался морской торговлей, там будет много моряков, служащих Компании, — продолжал Септимус — Военная кость… Тедди их всех знает. Его мать приглашает кучу всяких вдов и престарелых матрон, но все они приходят со своими друзьями. Поистине странное сборище; в прошлом году я видел там Дундаса…
— Скучнейший человек в Англии, — ввернул Уорбуртон-Бурлей.
— … и Бирна. Бирн был там, кто еще?
— Чедвик?
— В этом году нет, — сказал Боксер. — Он умер. Ламприер поднял удивленный взгляд, услышав имя старого поверенного своего отца.
— И тот жуткий типчик, что слова не произнес за весь вечер… — Уолтер Уорбуртон-Бурлей пытался вспомнить имя.
— А с кем он был? — спросил Септимус.
— Один, наверное, нет-нет, он был с Крезом.
— С Крезом? — Ламприер не успевал следить за этим калейдоскопом лиц.
— Да, он так же богат.
— Виконт Кастерлей, — расшифровал Септимус, взглянув на своего друга. Кастерлей.
— Ну и весь Поросячий клуб, — громогласно объявил Уорбуртон-Бурлей.
— Хрю! — завопили в ответ Септимус и Боксер, подняв воображаемый тост.
— Одним словом, все, — подвела итог Лидия.
— Ну конечно! Вы, должно быть, знаете Кастерлея. У него дом на Джерси… — внезапно обратился Септимус к Ламприеру, который сидел, откинувшись назад, с напряженно-спокойным лицом. Имя Кастерлея ошеломило его, но он успел также вспомнить о своей пьяной исповеди на мосту под дождем. Значит, он все-таки не рассказал Септимусу ни о Кастерлее, ни о Джульетте. На душе стало легко.
— Да-да! Я его знаю, — с готовностью признался он и объяснил, какую роль ему довелось сыграть в, совершенствовании библиотеки виконта. Уорбуртон-Бурлей посмотрел на него с новым интересом.
— Тогда вы, естественно, представлены его дочери? — лукаво спросил он. Ламприер подумал одно мгновение. Пожалуй, от этого он ничего не терял.
— Естественно, — согласился он.
— Ага, — только и сказал Уорбуртон-Бурлей, и Ламприер увидел по выражению лиц своих спутников, что они ему решительно не верят. Он запротестовал, убедительно принялся описывать в деталях ее внешность, манеры и привычные жесты, которые врезались ему в память вечным клеймом.
— Видели-то ее мы все, — проворчал Боксер.
— Он охраняет ее, словно Акрисий, — прибавил Септимус.
Ламприер бросил на него косой взгляд.
— Думайте что хотите, — сказал он. И тут же ему действительно стало совершенно безразлично, верят они ему или нет. Может быть, она тоже будет на сегодняшнем вечере. От такой перспективы у него закружилась голова. Он забыл про своих спутников.
В темноте за окном кареты засверкали огни, складывавшиеся в слово «Джульетта». Возможно, там будет Джульетта.
— Ну вот мы и на месте, — сказала Лидия, когда огни осветили их карету.
— И с опозданием, — добавил Септимус.
Он оказался прав. Двор был забит экипажами, а те, что не уместились, стояли вдоль дорожки, ведущей к зданию. Изгороди убегали в темноту, где скрывались деревья и низкие заросли чахлого кустарника, терновника, ежевики и прочей ползучей растительности; все это пряталось во тьме, невидимое, ожидающее и тайно-зеленое. Лидия, Ламприер, Уорбуртон-Бурлей, Боксер и последним Септимус выбрались из кареты, разминая затекшие члены, зевая и потягиваясь на холодном вечернем воздухе. Небо стало совсем черным.
Ламприер обогнул карету, и его глазам предстал, дом — деревянное оштукатуренное здание, высокий фасад которого украшали готические четырехлистники. Ограниченные по бокам двумя фронтонами неровные очертания крыши уходили во тьму, где терялись во всевозможных беспорядочных надстройках, балкончиках и флигельках. Но сам фасад производил солидное впечатление, в основном благодаря средневековым окнам и массивной дубовой двери с большим молотком. Септимус взялся за молоток и — раз, два… три удара эхом отдались в холле, словно ударили в огромный каменный барабан.