Словарь Ламприера - читать онлайн книгу. Автор: Лоуренс Норфолк cтр.№ 55

Еще несколько часов оставалось до рассвета. Скоро он вернется в доки, на свой сторожевой пост. Он увидит на прежнем месте «Вендрагон», увидит всю бригаду распорядителей и грузчиков и опять будет смотреть, как холод поднимает облачками пар с потных спин. Снова увидит Коукера — так вроде его имя? Коукера, старшего в артели грузчиков, чьи слова он расслышал из своего тайника, из-под груды сваленных на причале снастей. А тот узколицый человек видел, как Назим, надвинув поглубже свою широкополую шляпу, медленным шагом удаляется за ближайший угол. Притворные уходы, тайные возвращения… Да, Коукер. Но он здесь ни при чем. Ровным счетом ничего не значит… Назим незаметно вернулся обратно и прокрался вдоль пристани, укрыться там проще простого, совсем нетрудно было подобраться поближе и расслышать, о чем говорят эти двое.

— … через несколько недель. Когда прибудет груз, вас оповестят. Вы будете готовы?

Это был не вопрос, скорее приказ. И все же голос узколицего звучал не слишком уверенно. Коукер потирал руки. Разумеется, он будет свободен, его люди тоже. Ящики, за погрузкой которых Назим следил несколько последних дней, прибывали нерегулярно. Откуда? И когда прибудут в следующий раз? Назим напрягал слух, чтобы уловить подробности, но говорившие их почти не касались. Где-то в Лондоне. Остановить реку, поднявшись к ее истоку? Назиму вдруг почудилось, что он заблудился где-то среди притоков и каналов, засмотрелся на поверхность гудящей машины, устройство которой по-прежнему ему неведомо. Вряд ли он сможет узнать что-нибудь новое, продолжая следить за «Вендрагоном». Ящики, люди, корабль… Все это складывалось в следы, уводившие его прочь от Девятерых.

«Мессир Мара» — так называл узколицего Коукер. «Мессир Мара» был одним из них.

Лицо старика, которое мелькнуло в окне мансарды в тот первый день, появлялось там еще несколько раз. Назиму показалось даже, что один раз их взгляды встретились, но до окна было слишком далеко. Даже если старик изучал его, пожалуй, не следовало придавать этому значения. Едва ли они послали бы двоих наблюдать за погрузкой. «Мара» отдавал распоряжения Коукеру металлическим монотонным голосом, почти лишенным всякого выражения. Тембр его поразил Назима.

— … по две гинеи на человека, ни больше, ни меньше, договорились? Только те же люди, ни одного нового, ни одного не испытанного, мы поняли друг друга, договорились? Через две недели, считая с сегодняшнего дня, в шесть утра, договорились? — Договорились, договорились, договорились, хотя Коукер не произнес ни слова и лишь нервно потирал большие красные руки, чтобы унять дрожь, хотя каждая ладонь была, наверно, размером с голову его узколицего, худощавого собеседника. Дело было в тембре, и Назим много раз слышал, как его собственный голос принимает точно такой тембр.

— Закопал сокровища! Всего в тридцати шагах! — Калека-моряк приближается к ним, размахивая костылем и тяжело стуча обрубками. Изо рта его вылетали бессвязные фразы, обращенные к ним обоим. — В тридцати шагах отсюда! — Коукер отмахнулся от него, но калека не умолк и не двинулся с места, даже когда Коукер угрожающе двинулся на него.

— Пошел. Вон.

Произнесенные тихим голосом слова заставили калеку тут же замолкнуть. Поворот костылей, и вот он повернулся и поплелся прочь, побрел домой вдоль пристани. «Пошел. Вон». Этот тембр, казалось, лишал воли и Назима. Да, Бахадур, твой урок… Словно тайный знак для Назима. Этот тембр появлялся и в его голосе; но он берег его лишь для последних моментов, для мгновений самой тесной близости, что случалась между ним и другими людьми… Не более чем средство заполнить промежуток, отделявший для них понимание от смерти; не более чем мост. Этот особый тембр изгонял и страх, и торжество, и удовольствие. Оставлявший только действие. Люди слышали этот голос только однажды, за мгновение до того, как ассасин наваба отнимал у них жизнь. Но сам Назим, услышав, как этим голосом говорит кто-то другой, на мгновение утратил самообладание. Он понял, чем занимается «Мара». Мара тоже был убийцей.

— Ле Мара, — снова раздался этот голос. Он поправлял своего собеседника.

— Мессир Ле Мара, — повторил Коукер послушно, как ребенок, и, продолжая бормотать про себя «Ле Мара», неуклюжей походкой двинулся к своим людям. Назим поднял голову и успел заметить краем глаза, как в окне мансарды задернулась занавеска. Калека удалялся в противоположном направлении и был уже ярдах в пятидесяти от них.

За последующие дни обстановка почти не прояснилась. Назим следил за тем, как Коукер и другие грузчики таскают ящики туда и назад; Ле Мара также наблюдал за их работой. Корабли проходили вверх и вниз по реке, солнце светило или пряталось за тучи, но Назим так ничего больше и не узнал. И теперь, прислушиваясь к тому, как вода сочится в подвал, а снаружи без умолку шумит дождь, он спрашивал себя, каким должен быть его следующий шаг. Незнакомая земля, и затем: «Ты не должен потерпеть неудачу». Простое и прямое указание наваба — знак большого доверия; доступ в святая святых тайных желаний наваба был большой честью. Наваб избрал Назима орудием для выполнения великой задачи. «Ты не должен потерпеть неудачу, ты не должен подвести меня», — сказал ему наваб. Назим не потерпит неудачу. Он не подведет. В этом и заключался смысл их встречи, состоявшейся за несколько месяцев до сегодняшнего дня: приказание и уверенность, что он справится. Наваб послал за ним, потому что иного выхода у него не оставалось. Назим шел по коридорам дворца, наслаждаясь их несравненной прохладой. Как всегда, ему показалось, что тишина внутренних покоев тонет в его собственном настроении, в ощущении покоя. Его провели в ничем не примечательную комнату, выкрашенную в разные оттенки бледно-розового. Здесь он должен был ожидать своего господина. Назим уселся и стер из своего сознания все мысли. Так могли пройти часы, он не пошевелился бы. В саду за окном пели яркие птицы, фонтаны мелодично шумели, играя брызгами на поверхности прозрачных бассейнов, но Назим ничего не слышал.

Наваб размышлял в свое время следующим образом: он станет их партнером, будет принимать караваны, прибывающие по ночам, закроет свои уши для советников (которые ничего не будут знать), пошлет запертые сундуки к месту назначения, которое находится где-то за сотни миль и которого он никогда не видел, чтобы их там погрузили на корабль и отправили дальше, через Средиземное море, которого он тоже никогда не видел. Неужели он поступил как дурак? Он превратил свой дворец в расчетную палату, он стал простым заимодавцем, не более того, легко представить, как насмехаются над ним его предки, вот из теней в коридорах и темных углов доносится их издевательский смех… Наваб, арендатор собственного титула, а впоследствии и должник британцев, чьи потеющие набобы, промокая платками брови, вежливо, но настойчиво требовали уплаты. Они точно придерживались всех предписаний церемониала и обычаев, но не знали пощады. А он не мог заплатить. Не мог.

Тогда-то ход его мыслей впервые принял иное направление. Он впервые подкрался к запертым сундукам, словно вор, и впервые подумал, что могло бы из этого выйти. Едва ли Компания заподозрит о масштабах обмана, о бесчисленных незначительных утечках из сокровищниц Индии и тех притоках, которые они составили, бессчетно стекаясь в подземелья его дворца. В Англии было девять человек, всего девять, и это они всем управляли такими ловкими, едва заметными ходами, которыми купленный ими наваб мог только восхищаться. Партнерство, да, за которое ему платили жалованье, и большое жалованье, но теперь они нарушают договор. Сундуки, постепенно накапливавшиеся во дворце, прибывавшие каждый раз иным путем и по иному маршруту и каждый год отправлявшиеся к его анонимным хозяевам, стали поступать реже. Он заподозрил, что если сорвет с них крышки и заглянет внутрь, то обнаружит там только камни и песок — издевательское послание. Надобность в нем уменьшалась, и теперь он в полной мере чувствовал вес сокровищ, прошедших через его руки и уплывших к тем девятерым за сотни и тысячи миль от него, — сокровищ, которые были неотделимы от утраченной им власти, которые были у него украдены, и кем он стал теперь? Марионетка, кукла на нитках, изжеванный окурок, выброшенный англичанами, захватчиками. Нет, он не должен скатиться до такого. Он снова и снова думал о сундуках и об их содержимом — о бесценных самоцветах, о чистых благородных металлах, серебре и золоте, и сокровища все росли в его видениях, становясь уже почти досягаемыми. Ибо ему было известно больше, чем они думали.