Словарь Ламприера - читать онлайн книгу. Автор: Лоуренс Норфолк cтр.№ 120

— Он подойдет вот отсюда, — Бофф разложил перед собой свой дурацкий план, призывая слушателей снисходительно уделить ему свое драгоценное внимание. Неровная прямоугольная коробочка должна была изображать фабрику. Бофф демонстрировал ход будущих событий, сняв крышку со своего макета.

— … вот сюда, и через дверь…

— А ее участие действительно так уж необходимо? — спросил Жак.

— Он должен будет пойти за ней, — начал объяснять Бофф.

— Она будет приманкой, — перебил его Кастерлей. — И я буду распоряжаться ею так, как захочу.

Джульетта, творение Кастерлея.

— Она сделает все, что я прикажу.

Вокансон заметил, что лицо Жака слегка исказила гримаса, хотя, казалось, он не испытывал к этой девушке особого интереса и не собирался вмешиваться в дела Кастерлея. Вокансон снова на мгновение вспомнил ту дождливую ночь и Жака, выходящего из «Красной виллы».

— Но ведь у вас уже есть девушка специально для этой цели — Розали, разве не так? — спросил Жак.

— Она в полном порядке, — ответил Кастерлей. — Нет нужды беспокоиться о ней, месье Жак, — виконт произнес это насмешливо-глумливым тоном.

— Нам все ясно, месье виконт, — раздался голос председателя. Вокансон заметил, что Кастерлей отвернулся, пытаясь скрыть раздражение. — Ламприер сыграет ту роль, которую мы ему хотим навязать, — продолжал председатель. — Наш друг нам это гарантирует, и теперь осталось мало времени, потому что он уже обнаружил корабль.

Остальные с удивлением переглянулись; Ле Мара был потрясен сильнее всех. Вокансон видел, как тот борется сам с собой, пытаясь соединить в голове факты, кажущиеся ему несовместимыми. Потом Ле Мара проговорил своим резким монотонным голосом:

— Это невозможно.

— Кроме того, он видел, как разбился один из ящиков. Наш друг сообщил нам, что Ламприер видел содержимое… — И снова в голосе председателя почувствовалась какая-то странная теплота и как бы гордость за Ламприера, который с такой ловкостью прыгал в подставляемые ему обручи. — Ему известно о корабле, ему известно о фабрике, или, по крайней мере, вскоре будет известно. Наш друг об этом позаботится. Все согласны? Нет возражений?

Последовали неохотные кивки. Вокансон уже внес свою лепту в это согласие: его работа стояла внизу, в мастерской, глядя на мир слепыми глазами, щелк, щелк, щелк…

Собрание окончилось. Вокансон двинулся обратно через вестибюль. Вскоре он услышал за спиной какой-то звук, остановился и обернулся. Из темноты возникли Кастерлей и Ле Мара.

— На одну минутку, месье…

Одна минута, и он снова двинется в путь, унося с собой их предложение. Потом он продолжит свое нисхождение по пустынным галереям и каменным анфиладам, вдоль узких выступов и трубчатых коридоров. Его выбор будет раскачиваться между «да» и «нет», «за» и «против», «вкл.» и «выкл.», когда он преодолеет зону между стимулом и реакцией, а потом вступит в зону напряженного бесстрастия, чтобы неуверенность наконец превратилась в «это» или «то». На острие скальпеля, в глубинах Нулевой Точки он ответит: да, я — на их стороне.

С небом творилось что-то неладное. Весь день угрюмые кучевые облака медленно захватывали дюйм за дюймом все стороны света. Где-то далеко за плотными скоплениями туч скрывалось невидимое солнце, усердно, но безуспешно пытавшееся пробить себе дорогу. И только теперь, на закате, пурпурные и золотые потоки света прорвались сквозь рваную рану, зияющую в темном небе, и упали на зеркало речной глади.

Ламприер смотрел с Вестминстерского моста, как столб ослепительного света соединил воду с небом. Бронзовый человек на пьедестале, должно быть, засверкал бы ярким металлическим блеском под лучами заходящего солнца, если бы кто-нибудь потрудился его заново отполировать и очистить от следов, которые оставили на нем нахальные голуби. Кривые буквы, выведенные зеленым мелом на пьедестале, утверждали: «Улицы зовут Фарину». Подобные лозунги множились с каждым днем, вызывая все новые городские толки и пересуды, недовольство и протесты, превращая даже законопослушных граждан в потенциальных бунтовщиков. Казалось, что мятежники в поисках выхода своему недовольству вот-вот начнут бить стекла, грабить церкви, нападать на кареты, поджигать театры… Ламприер взглянул на надпись и отвернулся, затем снова взглянул и нервно передернулся. «Могут подумать, что это моя работа», — мелькнула у него тревожная мысль, и он на всякий случай отошел подальше. На мосту он ждал Септимуса, с которым они договорились здесь встретиться. Но тот, как всегда, опаздывал, и Ламприер почти перестал надеяться, что он наконец явится. Торговка яблоками с надеждой наблюдала за его передвижениями. Редким прохожим было не до яблок. Но молодой человек в очках, не дойдя до ее лотка, остановился и поднял голову к небу. Оно стало почти свинцовым. Только на реке еще догорали красные блестки, напоминая стразы на дешевых украшениях.

Ламприер ждал Септимуса, чтобы сходить с ним вместе на фабрику Коуда. Ему казалось, что там он найдет что-то важное для своих не очень ясных ему самому изысканий. Статуи, которые грузились на таинственный корабль, изготовлялись на фабрике Коуда. Капитан Гардиан сказал ему об этом, и тут же Ламприер вспомнил, что уже слышал про фабрику Коуда, когда был на приеме у де Виров, — разговор еще шел о черепахах, которые якобы победили войско, а потом о гигантских черепахах, которые украсят какой-то оперный театр. Человек по имени Мармадьюк говорил, что заказал их на фабрике Коуда. Два дня назад Септимус легкомысленно пообещал ему пойти с ним в Ламбет, на фабрику Коуда. И не явился.

Вернувшись из Вороньего Гнезда, Ламприер прилежно трудился над словарем, остановившись наконец на «Ифигении»: это заглавие смотрело на него с укором, как, наверное, смотрела сама Ифигения на своего отца, Агамемнона.

«Принесите ее в жертву», — сказал прорицатель Калхас греческим военачальникам в Авлиде. Флот, безуспешно ждавший попутного ветра, был надолго прикован к побережью Беотии, и чем дольше тянулось это вынужденное промедление, тем упорнее велись разговоры о том, что удача отвернулась от ахейцев, тем больше спорили и ссорились военачальники, пока простые солдаты грелись на солнышке, предоставив вождям разбираться, кто в чем виновен. Может быть, Агамемнона не было при том решающем споре, когда все наконец согласились принести гневным богам подобающую жертву. Испуганные военачальники, наверное, сговорились без него, когда он отлучился на охоту. Ведь Агамемнон убил за свою жизнь столько оленей, что стал любимцем Дианы. Олени, Диана, привычные фишки собрались, начинается следующий раунд… Итак, с легкой руки Калхаса, по всеобщему согласию…

Агамемнон принял решение вождей с твердостью, осознав свою ответственность, и послал за дочерью. Он отправил, посыльного к Клитемнестре, чтобы передать ей невероятную весть: Ифигения должна стать женой Ахилла. Ифигения явилась к отцу и увидела зловещие приготовления; страх перед брачным ложем сменился ужасом перед смертным одром. Она умоляла отца пощадить ее, и глаза ее были полны слез — эти глаза Агамемнон будет потом вспоминать, ворочаясь без сна в палатке под стенами Трои. И все же нож Калхаса поднялся над жертвой и опустился, пронзив невинную плоть, и брызнула алая кровь, и затем… Затем все увидели, что на жертвенном алтаре блеет, моргая желтыми глазами, коза. Девушка исчезла. Люди не понимали, что произошло. Ее подменили? Или она превратилась в козу? Вероятно, тут не обошлось без вмешательства богов, заключили они. История Ифигении имела продолжение (правда, греки, отплывшие в Трою, о том не узнали). Однако в дальнейшей истории главная роль принадлежит не самой Ифигении, а ее родичам. Хотя в результате изменилась ее судьба… А что было потом?