— За здравие вашей светлости!
Лукреция наклоном головы поблагодарила за тост.
В другом конце зала подавальщики уселись за стол вместе с поварами и поварятами, садовниками Мотта, дворовыми работниками и служанками, и все они с аппетитом поглощали свои порции. Филип вел оживленный разговор с Мэг, а Джемма хмуро косилась на него. Сидевшая рядом с ней Джинни приветливо улыбнулась Джону. Наклонившись через стол, Пандар по секрету сообщал что-то оторопевшему Хески и хохочущему Симеону. Джед Скантлбери, похоже, подавился, но все равно продолжал заталкивать в рот куски свинины, а Питер Перз хлопал его по спине. Пока Джон озирал знакомые лица, Лукреция обратилась к нему через разомлевшую миссис Гардинер:
— Помнишь, как ты сидел здесь в прошлый раз, мастер Сатурналл?
— Я был дегустатором короля.
Когда осоловелые глаза почтенной домоправительницы сомкнулись, он подался к Лукреции:
— Я хотел бы сейчас уединиться с тобой.
Она улыбнулась:
— Для чего бы это, мастер Сатурналл?
— У меня есть кое-что для тебя.
— Опять пареная репа? Или талый снег?
— Секрет, — прошептал он.
Лукреция пристально смотрела на него через сморенную дремотой миссис Гардинер. Внезапно раскрасневшийся Джед Скантлбери вскочил на ноги.
— Кто говорит, что Железнозадый отменил Рождество? — прокричал молодой человек и поднял свой кубок. — За Рождество! За короля!
Все разом подняли кубки.
— Сегодня ночью, — прошептал Джон под шум голосов, дружно подхвативших тост. — Приходи поскорее.
— Так это и есть твой секрет?
Лукреция разглядывала плоскую деревянную шкатулку. Но когда она откинула крышку, лицо ее расплылось в недоверчивой улыбке.
— Украшения?
— «Дам пояс мягкий из плюща, — процитировал Джон. — Янтарь для пуговиц плаща».
— Мои любимые строки…
— «С тобой познаю счастье я… Приди, любимая моя».
Наступило долгое молчание. Лукреция смахнула слезу с одного глаза, потом с другого.
— Как ты их изготовил? — наконец спросила она.
Джон вспомнил жгучий укол стыда, который он ощутил, когда тайно выносил из кладовой кусок мадейрского сахара, отколотый от головы. В своей комнате он размолол сахар, потом расплавил и стал растягивать на толстые нити, которые скручивал и переплетал, пока они твердели в воздухе. Теперь Лукреция смотрела на пояс из золотистых колец, перстень с ограненным камнем и пряжку, сплетенную из тончайших волокон янтарного цвета. Он пожал плечами:
— Это было не так уж трудно.
— Боюсь, они слишком сладкие, на мой вкус.
— Они предназначены не для твоих уст.
Лукреция недоуменно взглянула на него:
— Тогда для чьих же?
Через несколько минут тишину спальни нарушил странный диалог.
— Приди, любимая моя, — сказал Джон. Хруп.
— Ой! — вскрикнула Лукреция.
— С тобой вкушу блаженство я.
Хруп.
— Прекрати, Джон!
— Открыты нам полей простор…
Хруп-тресь-хруп…
— Ты разбудишь весь дом своими визгами, — укоризненно сказал Джон, наклоняясь, чтобы куснуть очередное карамельное кольцо.
Золотистый пояс обвивал талию обнаженной Лукреции. Внезапно девушку обуяло безудержное веселье.
— Перестань! — задыхаясь от смеха, пролепетала она. — Пожалуйста, Джон, перестань…
— Леса, долины… — хруп-тресь, — склоны гор.
Наконец ей удалось вырваться.
— Теперь ты надевай, — приказала она.
— Я? На что?
Она подступила к нему, потрясая цепью.
— Нет!
— Да…
Позже, когда пояс, пряжка и перстень были с хрустом перемолоты их зубами, когда их клейкие губы наконец разлиплись и они, тяжело переводя дыхание, распростерлись навзничь среди скомканных простыней, Джон почувствовал, как рука Лукреции скользнула в его ладонь. Они лежали, глядя в потолок, где дрожали красноватые отблески камина.
— Наш сад — здесь, — проговорила девушка. — Здесь, в этой комнате.
— Сад?
— Ты говорил, они угождали друг другу. Первые мужчины и женщины. Они изъявляли друг другу свою любовь и жили как равные. — Лукреция повернулась к нему. — Это наш сад, Джон. Это наш Пир.
Последний снег выпал в канун Святой Агнессы. Зажав в горсти зерна подсолнечника, Лукреция помолилась о благополучии Бакленда, а потом бросила их через плечо в камин. Сухие семена зашипели, затрещали в огне.
— Раздвинь портьеры, — попросила Лукреция.
Джон отдернул тяжелый бархатный занавес, с которого изверглись потоки пыли. В спальню хлынул свет. Они вместе выглянули в окно.
— Снег тает, — проговорила Лукреция, положив подбородок ему на плечо.
— Вот и закончилась зима, — откликнулся Джон.
На пастбищах снежный покров сошел полностью. Среди слякоти там и сям уже зеленели островки травы. Скоро снег остался только в самых глубоких низинах, и наконец растаял даже огромный сугроб под привратными башнями. В Благовещение открылись дороги. Потом вернулся Марпот.
Из книги Джона Сатурналла:
О хлебе, которым питались первые люди и их потомки
Какие хлебы выпекались в раю, ведомо одному лишь Великому Пекарю, ибо не кто иной, как Он, покровительствовал всем зерновым злакам, что произрастали на древних полях и отдавали свои колосья, не требуя тяжкого труда ни от человека, ни от животного. Потом из мягкой пушистой пшеницы получались воздушные белые караваи, из жестковатой колючей ржи выходили суржевые ковриги, а из сушеных бобов изготавливался лошадиный хлеб, который хрустел на зубах и урчал в желудках Адама и Евы. Грубая мука делалась также из желудей, каштанов и различных орехов, но как их молотили без тяжелых цепов, перемалывали без каменных жерновов и просеивали без решёт или сит, мне неизвестно. Не знаю я и как такое тесто поднималось без опары, замешивалось без месильных лоханей и выпекалось без печей. Ибо в самом первом саду Адам никогда не перетруждался, собирая дрова.
Таким образом не требующий усилий хлеб изготавливался лишь в начале времен, но не позже, когда обитатели более холодного рая пускали на муку разного рода орехи, замешивали тесто без опары (за неимением таковой) и добывали столько же топлива для своих печей, сколько собирал Адам в свое время. Сравнительно с Эдемом их рай казался запущенным бесплодным садом, и хлебы в нем были грубее и менее приятные на вкус — не такие воздушные, как пшеничные караваи, и не такие сытные, как суржевые ковриги, но все же вполне годные в пищу человеку и животному. Назывались они райскими хлебцами, а как изготавливались, я расскажу ниже…