Я вижу, как голова Бобби поникает. Он слишком высок и не может спрятать лицо. Репортеры обстреливают его вопросами. Эдди Баррет кладет ему руку на плечо. Бобби отшатывается, словно ошпаренный. Телекамера смотрит ему прямо в лицо. Мелькают фотовспышки. Он этого не ожидал. У него нет плана.
Баррет пытается подтолкнуть его по каменным ступенькам в арку. Фотографы толпятся вокруг, и вдруг один из них пятится назад. Бобби стоит над ним с поднятым кулаком. Остальные хватают его за плечи, а Баррет, размахивая портфелем, как косой, расчищает дорогу. Последнее, что я вижу перед тем, как закрывается дверь, – это голова Бобби над толпой.
Я позволяю себе легкую улыбку, но не более. Я не могу позволить себе надеяться на многое. Рядом со мной витрина магазина подарков, забитая мармеладными Санта-Клаусами и красно-зеленым рождественским печеньем. У оленей на часах в темноте светятся носы. В отражении этого затемненного стекла я слежу за лестницей суда.
Представляю, что станет происходить внутри. Скамья для прессы будет забита, в зале останутся только стоячие места. Эдди любит работать на публику. Он потребует отложить заседание в связи с моим непрофессиональным поведением и заявит, что его клиенту было отказано в правосудии из-за моих злонамеренных обвинений. Придется назначить новое психологическое обследование, которое займет недели. И так далее, и тому подобное.
Всегда есть шанс, что судья откажет и вынесет приговор немедленно. Но, скорее всего, он примет предложение о переносе заседания и Бобби, еще более опасного, чем раньше, освободят.
Раскачиваясь на каблуках, я напоминаю себе правила. Избегать стоять, плотно сдвинув ноги. Следить за своей походкой. Быстро не оборачиваться. Лучшее, что я могу придумать, чтобы не походить на ледяную фигуру, – это перешагивать через невидимое препятствие впереди. Кажется, я напоминаю Марселя Марсо.
Я дохожу до конца квартала, поворачиваюсь и иду назад, не отводя глаз от фотографов, которые все еще толпятся у входа. Внезапно они подаются вперед, вскидывая фотокамеры. Видимо, Эдди договорился, что его будет ждать машина. Бобби выходит, согнувшись, и, пробившись через толпу, плюхается на заднее сиденье. Дверь закрывается под непрекращающийся блеск вспышек.
Я должен был это предполагать. Я должен был подготовиться. Выпрыгивая на дорогу, я машу обеими руками и тростью черному кебу. Он виляет, огибая меня. Резко тормозит и выезжает на другую линию. На втором кебе оранжевый маячок. Водитель либо остановится, либо собьет меня.
Он бровью не ведет, когда я прошу его следовать за машиной. Возможно, таксисты постоянно слышат эту просьбу.
Серебристый седан, на котором едет Бобби, следует впереди нас, зажатый между двумя автобусами и чередой машин. Мой водитель сумел, ныряя в интервалы между автомобилями и перескакивая с полосы на полосу, не потерять его из виду. В то же время я вижу, как он украдкой бросает на меня взгляды в зеркало заднего вида. Когда наши глаза встречаются, он быстро отводит глаза. Молодой парень, видимо, немного за двадцать, с волосами цвета ржавчины и веснушками на шее. Его руки словно колдуют над рулем.
– Вы знаете, кто я.
Он кивает.
– Я не опасен.
Он смотрит мне в глаза, пытаясь увидеть подтверждение этим словам. Мое лицо не может ему его дать. Маска Паркинсона – словно холодный точеный камень.
8
Этот участок Гранд-Юнион-канала непригляден и грязен, асфальт весь в ямах и трещинах. Ржавая решетка, отделяющая огороды от воды, опасно накренилась. Фургон без двери, покрытый граффити, стоит на кирпичах вместо колес. Полузакопанный трехколесный велосипед торчит из зеленого газона.
Бобби ни разу не оглянулся с тех пор, как машина высадила его на Кэмли-стрит за Сент-Панкрас-стейшн. Теперь я знаю ритм его ходьбы. Он минует домик сторожа и продолжает путь. Газовый завод отбрасывает тень на заброшенные фабрики, расположенные на южном берегу. Табличка с логотипом строительной фирмы обещает новый индустриальный квартал.
Четыре лодки покачиваются на воде у каменной стены на изгибе канала. Три из них раскрашены в яркие красный и зеленый цвета. Четвертая напоминает буксир, с черным корпусом и темно-бордовой отделкой кабины.
Бобби легко ступает на борт лодки и, кажется, стучит по палубе. Ждет несколько секунд, потом отпирает люк. Распахивает его и открывает дверь внизу. Спускается в кабину и исчезает из виду. Я жду на берегу, спрятавшись среди ежевики, которая хочет поглотить забор. Женщина в сером пальто тянет собаку за поводок, быстро протаскивая животное мимо меня.
Проходит пять минут. Появляется Бобби и бросает взгляд в мою сторону. Он закрывает люк и сходит на берег. Вынув руку из кармана, пересчитывает на ладони мелочь. Потом удаляется по тропинке. Я следую за ним на расстоянии, пока он не взбирается по ступенькам на мост. Идет на юг к гаражу.
Я возвращаюсь к лодке. Мне нужно заглянуть внутрь. Лакированная дверь притворена, но не заперта. В кабине темно. Иллюминаторы занавешены. Две ступеньки вниз выводят меня на камбуз. Раковина из нержавейки чиста. На полотенце сохнет одинокая чашка.
Еще через шесть шагов – кают-компания. Она больше напоминает мастерскую, чем жилое помещение; вдоль одной стены тянется верстак. Мои глаза привыкают к темноте, и я вижу панель с инструментами: стамесками, гаечными ключами, отвертками, кусачками, рубанками и напильниками. На полках лежат трубы, шайбы, сверла и водонепроницаемая пленка. Пол заставлен банками с краской, смолой, воском и машинным маслом. Под скамьей помещается переносной генератор. С потолка на проводе свисает старый радиоприемник. Все лежит на своих местах.
На противоположной стене еще одна панель, но она пуста. Единственное, что к ней прикреплено, – это две пары кожаных наручников, одна у пола, другая у потолка. Пол притягивает мой взгляд. Я не хочу туда смотреть. Голое дерево на полу и бордюр запятнаны чем-то, что темнее темноты.
Отшатнувшись, я ударяюсь о балку и возвращаюсь в кабину. В ней все кажется непропорциональным. Матрас слишком велик для кровати. Лампа слишком велика для стола. На стенах висят какие-то бумажки, но в темноте я не могу их как следует рассмотреть. Зажигаю лампу, и моим глазам требуется несколько секунд, чтобы привыкнуть к свету.
От неожиданности я сажусь на кровать. Вырезки из газет, фотографии, карты, диаграммы и рисунки покрывают стену. Я вижу Чарли: вот она идет домой, вот играет в футбол, поет в школьном хоре, что-то покупает в магазине с бабушкой, катается на карусели, кормит уток. На других фотографиях Джулиана во время занятий йогой, в супермаркете, за покраской садовой мебели, у входной двери… Приглядевшись, я узнаю рецепты, корешки билетов, футбольные программки, визитные карточки, копии счетов из банка и за телефон, план улицы, библиотечный билет, напоминание об оплате школы, квитанцию за неправильную парковку, регистрационные документы на машину…
Маленький столик у кровати завален прошитыми блокнотами. Я беру верхний и открываю. Страницы покрыты аккуратным, мелким почерком. Слева отмечены дата и время. Рядом – подробности моих передвижений, включая адреса, встречи и их продолжительность, виды транспорта, примечания. Настоящее руководство к моей жизни. «Как быть Джозефом О'Лафлином»!