— Хьюго, не смей! Плохой мальчик. Сегодня останешься без сладкого.
Мы прошли по лужайке для пикников. Женщины в костюмах для карате лягали ногами воздух. Малышня играла в крикет. Мы плелись дальше, мимо ярких цветочных клумб. Цветы приветствовали нас, кивая головками, словно веселые солдатики. Фонтан, хихикая, плевался водой. Вот мы уже и до изгороди дотащились, той самой, где когда-то, давным-давно, миллион лет назад, застрял Дэниэл. В маленьком летнем кафе люди смеялись, читали газеты, пили кофе со сливками, отгоняли голубей.
— Эй, привет! — прокричал жутко длинный, разодетый мужчина и рьяно замахал руками, будто матрос, который посреди бушующего океана шлет флажками сигнал SOS. А его знакомая была в двух шагах от него, сидела в кафе за столиком. Она сделала круглые глаза, взмахнула салфеткой, рассыпав крошки, и похлопала по соседнему свободному стулу.
— Было бы неплохо, если бы все они прекратили, — сказала мама громко. Слишком громко. Даже неприлично.
— Прекратили что? — переспросила Джоан.
Мама стиснула губы в узкую, злобную линию и крикнула еще громче:
— Прекратили выставлять напоказ себя, свое счастье и эти… эти… эти свои чертовы коляски!
Люди вокруг все как по команде уставились на нее и тут же отвели глаза. Впереди раздался всхлип, и женщина, развернув коляску, быстрым шагом пошла в обратную сторону. Тот длинный пижон в кафе глянул на свою подружку и скорчил испуганную мину шкодника, которого поймали на месте преступления.
Я попытался представить, что это совсем даже не моя мама, что я вообще гуляю по парку с другой семьей. Например, с той маленькой девочкой в белом платье, носочках и блестящих красных туфельках, которая носилась по дорожке и заливалась смехом: «Папуль, папуль, смотли, какаля бабо-цька!»
Деревья за ее спиной весело шептались. И листва их разбрасывала вокруг веселые желтые отблески.
Джоан схватила маму за руку и увела с дорожки вбок.
— Как насчет мороженого? А вот и скамеечка. Чудесная, правда?
Скамья как скамья, не лучше и не хуже других, только на спинке выцарапано «Эдвард и Сара. Вместе в жизни. Вместе в смерти».
Я хотел пойти с Джоан, помочь ей принести мороженое, сделать что-нибудь, неважно что, лишь бы не оставаться с мамой. Но остался, потому что так положено хорошему сыну.
— Холодно. — Мама поежилась.
— Жуткая холодина, — поддержал я.
Такой жары давно не было.
У ступенек сцены летнего театра я увидел Хьюго — лохматый сенбернар тыкался носом ему под хвост, а Хьюго вовсю вилял хвостом и радостно тявкал во все горло, вроде лучшей собачьей шутки свет не видывал. Мама права. Вокруг слишком много счастья.
— Ванильное, фисташковое и шоколадное, тебе какое? — Джоан протянула маме три вафельных стаканчика.
— Я только что поела, — соврала мама, не поднимая глаз.
— Джоан, м-м-м-м… милая, мне шоколадное, пожалуйста, — сказал я, чтобы хоть немножко загладить мамину грубость.
Джоан чуть разжала мамин кулак и вставила стаканчик с фисташковым мороженым.
— Мамулечка, съешь хоть кусочек. Ну ради меня.
В ее солнечных очках я увидел свое отражение. Я улыбался как идиот.
Мама откусила немножко.
— Еще немного, мамуль, ради меня.
Оказывается, не так уж трудно говорить в таком тоне, стоит лишь начать.
— Съешь половину, а я доем.
Фисташковое мороженое я люблю почти так же, как шоколадное.
Джоан, по другую руку от мамы, закрыла глаза и откинула голову назад, подставив лицо солнцу. Ее подбородок указывал за теннисный корт, откуда когда-то давно нам на помощь пришел Отис. Я мог бы сказать ей, что на этот раз так не будет. Отис ничего не может сделать, да и папа тоже.
Я лизнул свое мороженое. Оно не было и вполовину таким вкусным, как раньше.
Даже вернуть прежнюю маму — сейчас мама послушно ела мороженое, быстро-быстро ела, но лицо у нее по-прежнему оставалось каменным, и зеленоватая струйка стекала по ее подбородку, — даже вернуть прежнюю маму удастся не раньше чем лет через сто, если двигаться теми же темпами. Надо что-то придумать! Кто-нибудь должен что-то придумать!
Может, это был знак какой, только Джоан вроде поняла важность моей миссии. Может, и другие знаки будут, только бы не пропустить. Во всяком случае, когда мы, через целую кучу часов, наконец дошли до угла улицы Терри, Джоан придержала меня за плечо и сказала:
— Беги, Гарри. Допоздна не задерживайся. Удачи.
14
— Продолжим, — сказал Терри, когда я во второй раз вернулся из туалета.
Мы сидели в библиотеке в огромных красных кожаных креслах. Мы классно выглядели, жалко только, что трубки не курили. В таких пропахших воском комнатах всегда курят трубки.
Терри откинулся на спинку кресла и заговорил так тихо, что мне пришлось наклониться к нему, чтобы ничего не пропустить.
— Операцию будем проводить сегодня. Дэннис на месте. Родители в Лос-Анджелесе, Консуэлла работает. Тип погоды номер один — идеальный.
У меня кровь зашумела в ушах. То ли великолепный боевой настрой Терри так подействовал, то ли близость начала операции, сам не знаю.
— Итак, ты прячешься в кустах за сараем, в точности как мы тренировались.
— Есть.
— Я подбегаю к Дэннису и кричу, что Консуэлле совсем плохо. Дэннис возвращается в дом. В это время ты проникаешь в сарай и обыскиваешь его. Дерганый ты какой-то, Гарри. Испугался?
Я. В сарае. Совсем один.
Я хотел поставить локоть на ручку кресла, чтобы показать, что ни капельки и не испугался. Но не попал. Промахнулся.
— Прекрасный план, Терри. У меня лишь один вопрос. — Мой голос вдруг сорвался на визг. — А вдруг он вернется?
Терри немного помолчал.
— Я думал об этом. Он не скоро вернется. Он там надолго застрянет. С Консуэллой всегда так, только свяжись с ней.
— Ладно. Понял. Но…
Терри встал, подошел к камину, снял губную гармошку с огромной мраморной полки над ним и сыграл несколько нот из «Вот идет невеста».
— Услышишь эти звуки — значит, Дэннис возвращается. Смазывай пятки.
— Что мазать?
— Драпай, сматывайся, улепетывай.
— Понял.
— Только не по лужайке.
— Ясно, не по лужайке, еще бы.
— И ныряй в кусты.
— Хорошо, — сглотнул я.
— И еще, Гарри…
Терри стоял спиной к камину, руки сложены на груди, ноги врозь, вроде грелся у невидимого огня. Он стоял и смотрел на меня так долго, что мне опять захотелось сбежать в туалет.