Великолепные руины - читать онлайн книгу. Автор: Джесс Уолтер cтр.№ 19

– И вот еще что, – доктор взял Паскаля за руку, – вам не кажется странным, что фильм снимают в Риме, а ее отправили сюда?

– Они искали тихий уголок у моря, – ответил Паскаль. – Я спросил, может, ей в Портовенере, но мне ответили, что нет.

– Разумеется. Я же не говорю, что у вас тут плохо. – Доктор Мерлони сразу отреагировал на испуганный тон Паскаля. – Но ведь, скажем, в Сперлонге почти так же тихо и до Рима гораздо ближе. Так почему же ее послали к вам?

Паскаль пожал плечами:

– Тетя говорит, молодые тут не умирают.

Доктор вежливо засмеялся.

– Ладно, вот появится этот человек, и тогда мы что-нибудь узнаем. Если на следующей неделе она еще не уедет, попросите Томассо-коммуниста привезти ее ко мне на осмотр.

Паскаль кивнул. Они вернулись в комнату американки. Девушка спала. Золотистые, как оливковое масло, волосы разлились по подушке. Одной рукой она прижимала к себе тарелку с макаронами. Рядом лежала рукопись романа Бендера.

Апрель 1945

Окрестности Ла-Специи

Автор: Алвис Бендер

А потом пришла весна, и вместе с ней конец моей войны. Генералы, штабные крысы, послали сюда слишком много солдат, войска нужно было чем-то занять, и мы протопали маршем по всем закоулкам Италии. Всю весну мы шагали по меловым долинам в предгорьях Апеннин. Путь был свободен, нас ждали деревни, рассыпанные по зеленым холмам близ Генуи крошками высохшего сыра. Из подвалов понемногу выбирались на свет сердитые худые итальянцы. Конец войны, мерзкая формальность. Мы ютились в брошенных землянках и бункерах. Притворялись друг перед другом, будто нам не терпится повоевать, а на самом деле были довольны, что немцы быстро отступают и мы не успеем догнать их на марше. Линия фронта, Linea Gotica, отодвигалась все дальше и дальше.

Мне бы радоваться, что остался жив, так нет же: на меня напала черная тоска. Мне было страшно, одиноко, меня корежило от варварства, царившего вокруг. Но главное несчастье пришло снизу. Ноги подвели. И превратились в красные, мокрые, распухшие от инфекции копыта. Мои ноги перешли на сторону противника. Пока они меня не предали, я думал в основном о трех вещах: сексе, еде и смерти, думал каждую минуту на марше. Настала весна, и думать я теперь мог только об одном: сухие носки. Меня преследовали галлюцинации. Я бредил сухими носками. Я вожделел их. Представлял, как после войны куплю пару толстых вязаных носков и суну в них измученные ноги. Как я умру стариком с сухими ногами в шерстяных носках.

Каждое утро штабные крысы приказывали артиллерии обстреливать земли к северу от нас. А мы маршировали в промокшем обмундировании под мелким затяжным дождем. От Девяносто второй пехотной дивизии, целиком состоявшей из негров, мы отставали всего на два дня. Там же, впереди нас, шли два батальона интернированных японцев, которых штабные генералы привезли как пушечное мясо для тяжелых боев на Западном фронте. Мы же просто проводили зачистки, проходя вслед за неграми и японцами по уже проторенному ими пути. Счастливчики. Нам повезло, что генералы не придумали для нас занятия получше. Я служил в помеси разведроты и стройбата. Тут были специалисты всех мастей: инженеры, плотники, похоронная команда, переводчики с итальянского (в их числе я и мой друг Ричардс). Мы должны были подходить к окраинам разоренных деревень, помогать хоронить убитых и раздавать конфеты и табак в обмен на информацию. Информацию предполагалось получать от оставшихся в живых немногочисленных и основательно напуганных женщин и детей. Считалось, будто они смогут рассказать нам, как отступали немецкие войска, где расположены минные поля, где были штабы и склады оружия. Потом поступил еще приказ записывать имена партизан-коммунистов – они прятались среди холмов и воевали на нашей стороне.

– Значит, теперь за коммунистов возьмутся, – сердито ворчал Ричардс. Его мать была итальянкой и говорила с ним на родном языке, чем спасла сына от участия в настоящих боях. – Могли бы подождать, пока мы эту войну закончим, а уж потом бы следующую затевали.

Мы с Ричардсом были старше своих однополчан. Двадцатитрехлетний Ричардс уже дослужился до капрала, я в свои двадцать два был рядовым первого класса. Оба мы успели поучиться в колледже. Мы были похожи внешне и вели себя одинаково. Я был светловолосым, долговязым жителем Висконсина, где остался мой семейный бизнес – торговля автомобилями. Ричарде был светловолосым долговязым жителем Сидар-Фоллз, штат Айова, где на паях с братьями владел страховой компанией. Но была между нами и разница. Меня дома ждали лишь несколько бывших подружек, приглашение работать преподавателем литературы да парочка жирных племянников. А вот у Ричардса были прелестная жена и маленький сын, которые очень надеялись увидеть его снова.

В сорок четвертом мы с Ричардсом не гнушались никакой информацией. Мы докладывали, сколько буханок хлеба конфисковали у местного населения немцы, какие одеяла забрали партизаны, а однажды я даже написал рапорт на пару абзацев о несчастном немецком солдате, раненном в живот: его вылечила при помощи оливкового масла и костной муки деревенская ведьма. Доложил, так сказать, о методах паллиативного лечения. Работа, конечно, поганая, но мы старались: альтернативой было долбить известняк и закапывать трупы.

Само собой, на моей войне случались вещи и пострашнее – ходили слухи о кошмарных концлагерях и о том, что тыловые крысы собираются разделить мир пополам. Но для нас с Ричардсом война состояла из мокрого обмундирования и бесконечных марш-бросков по грязным дорогам и холмам, из окраин разбомбленных деревень да из редких допросов перепуганных замызганных крестьян, умолявших дать им еды. Небо затянуло тучами еще в ноябре, а сейчас был уже март, и казалось, этот дождь никогда не кончится. Весь март мы шагали только ради того, чтобы шагать, без всякой тактической цели, просто потому, что промокшая армия – если она не на марше – начинает смердеть, как толпа бездомных. Две трети Италии к тому моменту уже были освобождены. То есть стерты с лица земли войсками, полагавшими великолепные статуи, церкви и дома своим главным врагом. Скоро и северу предстояло стать такой же освобожденной грудой обломков. Мы поднимались по сапогу полуострова, как женщина натягивает чулок.

Вот тогда я и начал подумывать о самостреле, только никак не мог решить, куда же лучше выстрелить. И вдруг познакомился с девушкой.

Мы шагали по ослиному шоссе – двум колеям посреди заросшего сорняком поля. Справа и слева на холмах и в долинах появлялись деревни, по краям дороги стояли голодные женщины с выпученными, как от базедовой болезни, глазами. Дети, похожие на модернистские портреты в треснувших рамах, махали серыми тряпками из окон полуразрушенных домов и тянули к нам ручонки:

– Dolce, perfavore. Конфе-е-еты, американо!

Страшное цунами прокатилось по этим местам, сметая все на своем пути. Ночью мы разбивали лагерь на окраинах мертвых городков, в покосившихся хлевах, остовах крестьянских домов, на руинах империй. Каждый вечер я осторожно стягивал сапоги, снимал мокрые носки и гипнотизировал, заговаривал, ругал их на все корки, пристраивая сушиться на заборе, подоконнике или растяжке палатки. Потом я залезал в спальный мешок, засыпал, просыпался утром, полный надежд, надевал сухие носки на сухие ноги, и тут начиналась химическая реакция. Ступни немедленно превращались в две склизкие личинки какой-то неведомой твари и принимались пожирать мою плоть и сосать мою кровь. Наш юный интендант был высок, тонок в кости и чувствителен. Ричардс считал, будто он ко мне клеится. («Да я ему в жопу дам, – как-то ответил я, – лишь бы он мне ноги вылечил».) Этот интендант постоянно раздобывал для меня новые носки и всяческие присыпки, но гнусные слизняки никогда не отступали надолго. Каждое утро я вытряхивал присыпку в сапоги, надевал сухие носки и чувствовал, что мне намного лучше. Потом делал первый шаг, и слизняки снова присасывались к моим ступням. Надо было срочно что-то придумать, долго я бы так не протянул.