Журавль в клетке - читать онлайн книгу. Автор: Наталия Терентьева cтр.№ 55

– Егоровна, милая, останься, хочу тебе еще кой-чего сказать.

Я приостановилась у самой двери, про себя подумав: «В тот разговор больше не вступлю ни за что!»

Соломатько подошел ко мне вплотную и одной рукой взял сзади за шею. Поскольку я не сопротивлялась, он поцеловал меня. Я замерла, прислушиваясь к себе. Но на этот раз не почувствовала ничего. Он, как будто поняв это, повторил попытку «Если долго не использовать какой-то орган, то он атрофируется», – пронеслась у меня совершенно трезвая и отстраненная мысль, а вслух я сказала:

– Я пойду?

Соломатько чуть отстранился, посмотрел на меня и улыбнулся. Я хотела бы сказать, что улыбка далась ему с трудом, но это было бы неправдой.

– Извини, хотел порадовать, – и, не давая мне опомниться, продолжил: – Маша действительно чудесно поет, я слышал.

– А когда же ты… – Я осеклась, вспомнив Машин рассказ про ее «устройство на работу». – Я рада, что тебе понравилось.

Я присела на край кресла, думая при этом, что надо срочно уходить.

– Неужели ты так никогда и не пожалела, что оставила дочь без отца? – спросил Соломатько без паузы. Я посчитала про себя до десяти, потом до двадцати четными и обратно – нечетными. Встала и дала ему по морде. К сожалению, почти промазала. Вернее, ученый Соломатько ловко прикрылся. Значит, был готов к подобной реакции. После этого я постаралась как можно миролюбивее ответить:

– Ты не имеешь права так нагло формулировать вопрос. У меня не было выхода – ты появлялся и исчезал. Теперь-то я знаю, почему и куда, а тогда могла только догадываться.

– Лучше ноги мне опять завяжи, чем беседовать врукопашную. И вообще, ты не о том говоришь. Какая разница, куда я исчезал и насколько. Моя дочь росла без меня, без моей любви, без того, что только я мог ей дать, а ты не могла.

– Каникулы в Швейцарии, что ли?

– Не только, хотя и это тоже.

Я постаралась улыбнуться:

– Маша не страдала. У нее и так было и есть намного больше, чем у большинства ее сверстников.

– И намного меньше, чем у некоторых. А могло бы быть – все. Понимаешь, Егоровна? Все! И, если ей действительно так необходимо учиться петь, она бы училась у лучших педагогов мира. Хотя, пожалуй, еще не поздно… Но главное не в этом. Ей не хватало моей души, она бы со мной совсем по-другому смотрела на мир, не так…

Соломатько запнулся, не смог сразу подобрать слова. Разумеется. Торжественный слог ему и в былые времена никогда не удавался. Это тебе не анекдоты своими словами пересказывать, выдавая за импровизацию.

Я похлопала его по плечу:

– Успокойся. Ты ведь тоже не был настойчив. Надо было бы тебе – нашел бы нас, не так уж и сложно было. Вот Маша, видишь, на что пошла, чтобы познакомиться с тобой…

– Ты что, Егоровна…

Я смотрела в потрясенное лицо Соломатька и не могла понять – действительно ли он до сих пор не подумал о том, что не деньги привели Машу сюда? Хотя… В очередной раз я запретила себе оправдывать Машу высокими материями. Я не знала. Не была уверена. Слишком много вранья наверчено вокруг нас – мной, Соломатьком, всей нашей жизнью. Я когда-то хотела уберечь Машу от взрослого вранья и поэтому…

Да что, собственно, врать себе самой по прошествии стольких лет! Не только поэтому. Потому что действительно не могла больше выносить его неожиданных приходов, непредсказуемого поведения и поспешного бегства – каждый раз, каждый!.. Я не знаю, сколько раз за нашу совместную жизнь Соломатько приходил ко мне – двести, триста, пятьсот, – но он всегда убегал. Я так и не сумела понять – к кому-то или от меня. Или от себя самого. А может, от скуки и пресности прочных отношений. И так же поспешно и неожиданно он под любым удобным предлогом выставлял меня, если я слишком задерживалась у него.

Да, я тогда говорила себе, оправдывая свой разрыв с отцом маленькой, ничего еще не понимавшей Маши: «Не хочу, чтобы Маша видела, как папа убегает, чтобы она ждала его и не дожидалась». Я говорила себе правду… и я лукавила. Я думала о Маше и думала о себе. О ком больше? Не знаю.

Я боялась боли, зная, какую боль он умеет причинять. И как я не умею легко и быстро от нее избавляться. Я боялась остаться наедине с крохотным, ни в чем не виноватым человечком, рыдая в отчаянии из-за какого-нибудь очередного выверта Соломатька. А без вывертов, без неожиданной смены настроения, без жестоких слов он не мог. Почему-то мне казалось, что ничего хорошего у меня с ним уже не будет. И я не смогу молча улыбаться, когда разорвавший мне сердце Соломатько будет приходить общаться с Машей.

И я так решила. Я ни с кем не советовалась. Не писала ему никаких объяснительных записок или писем, не предложила никаких компромиссных вариантов общения с дочкой. Я просто в один прекрасный день оборвала наши отношения в любой их форме.

Как, какими словами я теперь могла бы объяснить это ему? Ведь мне и самой сегодня не кажутся очень убедительными мои доводы… Поэтому я спросила то, что меня беспокоило гораздо больше:

– Так что этот милиционер, сосед твой? Мы все никак толком не поговорим…

– А что о нем говорить? – зевнул Соломатько. – Сосед как сосед… Петрович. Мирный, скучный…

– Игорь! Ну ты же понимаешь, о чем я спрашиваю! Он зачем приходил? Не жена его твоя послала?

– Боишься, Егоровна? – ухмыльнулся Соломатько. – Боишься… Значит, чувствуешь, что не права.

Я махнула рукой:

– Не хочешь говорить – не надо.

– Ты же не хочешь говорить, из-за какого хрена ты в свое время меня поперла из Машиной жизни, правда? Как звали-то?

– Кого?

– Да кого-кого… Не просто же ты вдруг отмочила такое… Боялась – не боялась, компромиссы там всякие – это ты сейчас придумываешь… Я, что, думаешь, не помню, как ты с надеждой мне все в глаза заглядывала? Каждый раз, когда я уходил… И вдруг – на тебе: дверь закрыла, телефон отключила – и привет. Наверняка была какая-то весомая материальная причина – усатая, носатая, лысоватая… А, Егоровна? Колись!

Мне опять очень захотелось дать ему по морде. Это, наверно, знак. Если кончаются все возможные слова и приходится прибегать к другому…

Он ждал, что же я отвечу, а я смотрела на него и пыталась понять – неужели он это серьезно говорит? Или несет ахинею, не подумав? Или, наоборот, все годы именно так и думал? Или вообще ничего о нас не думал…

* * *

Очень кстати пришла Маша.

– Я испекла булки! – небрежно сказала она и с размаху поставила на стол соломенную мисочку с еще дымящимися, прекрасно пахнущими горячим тестом круассанами.

Я подозрительно посмотрела на нее. Маша повела плечами:

– Лежали в морозилке, мам! От скуки взяла и испекла… За пять минут. – Она перевела взгляд на Соломатька: – А ты думал, почему?