Храм - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Акимов cтр.№ 39

Впрочем, «думал» — не совсем точное определение. Как можно думать о том, чего не понимаешь, о том, что, возможно, вообще непостижимо? Как можно думать о том, о чем не имеешь информации? Это стало манией; пока не опасной, но она уже лишала покоя, мешала жить.

Была и другая сторона у этой проблемы: деньги. Те самые, на которые восстанавливался храм. Это была связка: появился Строитель — и потекли к нему денежки. Раз текут, значит, есть источник. Илья в деньгах не нуждался; деньги на храм — святое, поэтому в другое время он и не поглядел бы в эту сторону; но связка «Строитель — деньги» искушала, подсказывала ход: разорвать ее. Если вдруг источник иссякнет… Илья не представлял, что при этом произойдет, но ведь что-то же должно было произойти! Надо выбить из-под этого мужика табуретку. Интересно, на чем тогда он будет сидеть?..

Эта идея возникла не сразу. Илья был тугодум; даже очевидные вещи он замечал лишь после того, как они в нем созревали. А тут еще и эмоциональная составляющая мешала — ревность застила глаза. Но когда зеленый росток пробился наружу, Илья сразу понял: вот где его шанс!

Чтобы читатель не заблуждался по поводу слов, мол, храм — это святое, скажем сразу, что Бога Илья не брал в расчет. Логика все та же: нет достоверной информации — не о чем и говорить. Но для множества людей храм был духовной опорой, им — без нужды — Илья не хотел нести зло. Но я ведь не собираюсь рушить храм, рассуждал он. Я только хочу поглядеть, что произойдет, если золотой телец, которого доит Строитель, покинет его.

Не брал Илья в расчет и черного ангела. Мало ли что может быть! Возможно, существуют и НЛО, и полтергейст, и нечистая сила, но пока я не увидел этих чудес своими глазами, их для меня нет. Вот увижу, — тогда и решу, как быть.

Источником информации о событиях вокруг храма был интернет. Могло бы стать и местное телевидение: не проходило недели, чтобы хотя бы в одной передаче не обсосали эту карамельку. Но передачи были рассчитаны на обывателя, и делали их обыватели. Их интересовали только экзотика, «тайны» и сплетни. Илья сперва принуждал себя смотреть эту бодягу (а вдруг в навозной куче обнаружится жемчужное зерно!), потом понял, что его зомбируют.

Еще раз подчеркнем: Строитель, как человек, как явление, был Илье не интересен. Как не интересны были Илье вообще все люди, все до единого, за исключением Марии. Есть такой человек, Строитель, нет его… Но он наступил на жизнь Ильи. Вот так любой из нас, идя по тропинке, наступает на муравья. Пусть Строитель не ведал того, он это сделал. Он стал причиной. И если убрать эту причину… Проще всего было бы его убить. Не застрелить (естественно, чужими руками), потому что все сразу бы подумали на Илью. Оно и понятно: кому это выгодно?.. Илье, при его-то репутации, было все равно, что о нем подумают; только не Мария. Такая смерть Строителя убила бы в ее сердце Илью. Не отвратила — именно убила бы. Невозвратно… Нет; смерть — дело тихое, и умереть Строитель должен был бы тихо: похворал, похворал и преставился. А еще лучше, если б его нашли повесившимся в храме. Зрелище не из приятных, у любого человека оно вызывает отторжение. Это не тот случай, когда мертвец, в ореоле любви, навсегда поселяется в сердце. К тому же — осквернение храма… Если в такой момент оказаться возле Марии, не навязываясь, ни на что не претендуя, только присутствуя… Человек — часть природы, с которой он связан не только энергией и физиологией; инстинкты — вот его истинная «интеллектуальная» связь с природой; не разум (разум нужен только для осмысления, для примитивного выбора «да» — «нет») — инстинкт Марии искал бы в такой момент, чем вытеснить негатив, чем заполнить вдруг образовавшуюся пустоту. А ты рядом, такой внимательный, пластичный, ненавязчивый…

Старая истина: нет человека — нет проблемы.

Убить — было бы идеальным выходом. Илья это понимал — но дальше дело не шло. Что-то тормозило его. Естественно, не совесть. Нечто неосознанное. Опять же, естественно, Илья мог бы переломить себя, заставить себя пойти на это убийство. Он это понимал, но не сделал ни одного шага в этом направлении. Даже не обдумывал. А для самооправдания сочинил такое объяснение: убийство — средство обретения свободы, значит и совершаться оно должно естественно, свободно; а если приходится себя принуждать, опираясь на костыли логики и теориек, по примеру Родиона Романовича с его топориком, то получится не освобождение, а конфуз, пустые хлопоты и разбитые надежды.

Другое дело — деньги, кровь храмовой затеи. Вот на деньги Илья готов был идти с легким сердцем. Перерезать жилу, спустить кровь — это же как любопытно будет поглядеть, что после этого произойдет! Не откроется ли тогда истинная сущность нашего хваленого Строителя? Не окажется ли он всего лишь функцией, переходной муфтой, материализующей деньги — призрачную, условную ценность — в храм? Пока есть ток, динамо крутит машину, тока не стало — и в динамо не станет нужды…

Когда едва теплившийся поначалу ремонт храма стал разворачиваться в большую стройку, Илья первым делом подумал: а кто за это платит? Выяснить, что это Матвей, труда не составило. Платил не сам Матвей, а какие-то второразрядные, ничем не примечательные фирмы. Но все сходилось к нему. Хотя Матвей ни разу не признался в этом публично. Порывшись в интернете, Илья выяснил, что Матвей вообще никогда никому не давал интервью, не отметился в прессе ни единой статьей. Он был на слуху, знакомый каждому по бесчисленным изображениям в прессе и телевидении, но, по сути, это был человек-невидимка. Он закрылся бизнесом, как раковиной. Каждый знал, сколько он стоит, но ведь деньги не имеют лица. Как же прикажете судить о человеке, о подоплеке его действий, если не имеете ни малейшего понятия, что он из себя представляет?..

Приходилось рассчитывать на логику.

Как человек образованный (все-таки имел за плечами университет, к тому же — гуманитарий), Илья понимал, что полагаться на логику глупо. Во-первых, как для постройки здания требуется материал, так для логического рассуждения требуется информация; а ее-то как раз и не было. Во-вторых, любое логичное рассуждение имеет меру — личность самого рассуждающего. Иначе говоря, о резонах другого человека мы можем судить только по себе. Это удобно, однако, увы, лишь создает фантом, ни на шаг не приближая нас к истине. Ведь даже о себе мы знаем ничтожно мало: так, по верхам, как реакции на дискомфорт. Да мы и не можем знать больше, как не можем знать о том, чего не увидели, не познали, не пережили. Тем более мы оказываемся в глупом положении, когда беремся судить о другом человеке. Даже самом близком. Согласитесь: в нашем распоряжении всего нескольких точек, в которых мы с ним соприкасаемся. А ведь там — неведомый нам необозримый космос: опыт, память, мечты, страсти, страхи, физиологические нюансы, которые диктуют сиюминутное настроение, подчиняют себе подсознание, выращивая единственный в своем роде плод, который мы называем поведением. Когда этот человек пытается что-то нам о себе объяснить (то немногое, что он о себе понял, вернее, свою гипотезу о себе), нам уже через минуту становится скучно. Ведь для нас его сообщение — абстрактное знание, находящееся за пределами тех нескольких точек, на которые мы в общении с ним опираемся. А всякая абстракция бесплодна, даже разрушительна для души, — вот отчего мы спешим от абстракции отвернуться и выбросить ее из сознания. Мы неосознанно дистанцируемся даже от самого близкого человека, чтобы случайно не травмироваться о доселе неведомый нам острый угол. И вообще не впускаем его в себя, когда для этого нет сил. Когда нет сил видеть, чувствовать, вступать в контакт с человеком, даже самым близким. Вот пример. Как счастлив был Илья еще недавно! Он жил бездумно, растворенно, не воспринимая времени, потому что его жизнью была бесконечность мгновений рядом с Марией. Все, что происходило между этими мгновениями: банда, налеты, напряженная умственная работа, потому что нужно было постоянно думать, думать и думать, чтобы опережать противника, чтобы не упускать малейших нюансов настроения в самой банде, чтобы пытаться понять каждого нового человека, ведь он мог оказаться подосланным агентом, — все это было ничтожно по сравнению с тем, чем жило его сердце. И вдруг он оказался один. Не по своей вине: близость с Марией была разорвана, когда смерть сына опустошила ее душу. И она отказалась впускать Илью в эту пустоту. Тогда он этого не понимал. Не понимал, почему она его отталкивает, почему не хочет спастись в его любви. Ведь он хотел — и мог! — наполнить ее душу своим чувством, влить в нее свою жизнь… Она ничего не принимала. Разбившись о невидимую преграду ее души, его чувство — прежде легчайшее! — возвращалось к нему, заполняло его по горло, выше глаз, густело, превращалось в камень. От этой тяжести он заболел. Страшно вспомнить те дни. Он боялся, что сорвется, начнет зверствовать. Обошлось. Он один знал, чего ему это стоило — но обошлось. Потом вернулась способность рассуждать — и он кое-что понял; во всяком случае — создал достоверную модель, которая объясняла ему произошедшее. Самое главное — он понял, что Мария любила не его. Она любила только сына. Эта любовь переполняла ее, избыток требовал приложения (высокая вода должна крутить турбину) — вот и повезло Илье. Ему досталась страсть, он стал клапаном для освобождения от избыточного давления в ее душе. Ее сын получал чистейший покой любви, Илья — ее бурю. Он купался в этой любви, в ее неистощимом потоке. Именно так ему казалось! — в неистощимом. Любви было столь много, что он даже не задумывался, как долго это может продолжаться. Он жил этим; он хотел, чтоб так было всегда. А оно вдруг — в одночасье — закончилось. Не стало источника любви — и погасла страсть, поскольку больше нечему было гореть. Пепел, мертвый пепел был там, где еще вчера было столько жизни. Вот когда Илья понял, что ему доставалась не любовь, а страсть. Им пользовались (неосознанно, конечно — неосознанно, да ведь ему от этого не легче), чтобы освободиться от избытка любви. Но он-то любил не кого-то другого — он любил ее, только ее, Марию! Он и сейчас ее любил. Она была именно тем, чего недоставало его душе. Тем катализатором, который пробуждал в его душе реакцию, освобождающую достаточно энергии, чтобы ему хотелось жить. В последнее время, после разрыва, он жил надеждой. Мария не пускает меня в себя, — рассуждал он, — потому что там, в ней, в ее душе, сплошная рана. Известно: раны врачуются только изнутри. Но ведь когда-то же это случится! — рана затянется тонкой пленкой, Мария отважится впустить меня в себя, — и тогда я наполню ее опустошенную душу своей любовью… Потом появился Строитель. И Мария стала другой. Не прежней, но другой. Похоже, Строитель стал целителем ее раны. Но мавр сделал свое дело, мавр должен уйти.