Дот - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Акимов cтр.№ 76

Тимофей тяжело поднялся. Ни лавки, ни табуреток в каземате не было. Оно и понятно: боевой пост, сидеть не положено. Разве что в кресле наводчика…

Тимофей прошел к пушке. Сиденье отполировано общением с множеством задниц до белизны; маленькое — но удобное. А вот спинка (тоже маленькая — в полспины), видать, намерено сделана прямой: не откинешься. И руки деть некуда. Тимофей все же попытался пристроиться, прислонился к пушке, закрыл глаза. Нет, так не уснешь. Да и спать уже не хотелось — в кубрике покрыл остатки дефицита. Хорошо бы умыться, но чтобы умыться — нужно спуститься в каптерку, накачать воды… Такой подвиг был сейчас не для него.

Тимофей подошел к амбразуре.

Солнце уже перестало быть комком огня, обрело форму. Оно висело над горами, прикидывая, в какое из ущелий скользнуть со своей уже неопасной высоты. Долина была залита золотистым светом и покоем. Даже шоссе, ртутно отсвечивающее вдали и тепло-серое у подножия холма, дремало. Оно было почти пустым — очень непривычно, совсем как в мирный воскресный день. Эту пустоту подчеркивали два громоздких тупорылых автофургона, размалеванные в коричневое и голубое; они как раз проползали у подножия холма. За вторым фургоном на прицепе катила тележка, издали похожая на снарядную двуколку, нагруженная мешками; наверху лежал остромордый пес, вроде бы овчарка, но наверняка сказать трудно: для Тимофея все собаки подразделялись на два класса — дворняжки и овчарки. Был еще пудель Артемон, но вживую пуделей Тимофей не видел никогда.

Откуда-то сверху спустился Чапа и сел рядом с амбразурой.

— Не по душе менi оця тиша, товарыш командыр, — сказал он, оценивающе взглянув на Тимофея.

Тимофей согласно кивнул.

Теперь шоссе опустело совсем. Никого. От моста на выезде из ущелья и до поворота за следующий холм — никого. Собственно мост не был виден: он был перпендикулярен амбразуре, и впечатление было такое, словно шоссе парит над рекой.

Пусто и тихо.

Но вот из ущелья, из его плотной тени, посыпалась какая-то мелочь. Сбоку от амбразуры была укреплена на консоли стереотруба. Тимофей повернул ее, подкрутил настройку. Самокатчики. Судя по числу — взвод. Они ехали без строя, растянувшейся кучей; лениво крутили педали. Тимофей представил, что б от них осталось, кабы подпустить их поближе — и ударить из пулемета. Да ничего бы от них не осталось, все бы здесь полегли, до одного. Счастлив ваш бог, гады…

Потом проехали еще двое — от своих отбились. Но они не спешили догонять — война не убежит! Один даже за руль не держался, руки были заняты губной гармошкой, хотя играл он не все время: выдует несколько пронзительных звуков, скажет что-то — и оба закатываются от смеха. Их каски лежали поверх ранцев на багажниках, винтовки приторочены к рамам велосипедов.

Потом из тени ущелья появились танки. Две машины. Они располагались уступом, но расстояние скрадывало уступ, и оттого казалось, что танки идут борт к борту. Они были уже на мосту, когда из тени возник третий. Тимофей понял, что это боевое охранение, и ждал, когда же появится сама колонна.

Ждать почти не пришлось. Но опять это были только две машины, и несколько позади — третья. Опять боевое охранение. Тимофея даже потом прошибло от мысли, какая же силища прет по шоссе, если в боевое охранение они выпустили два танковых взвода. Должно быть — не меньше дивизии, решил Тимофей, и наконец увидал ее голову.

Разглядеть он мог только первый танк, остальные слепились в сплошную серую ленту. Танки шли впритык, интервалы были неразличимы. Тяжелая, многоголовая, ощетинившаяся пока нестрашными пушками (серые черточки — только и всего), стальная гусеница неспешно выползала из ущелья, какая-то сила выталкивала ее из мрака, — это было завораживающее зрелище.

Тимофей не услышал — почувствовал за спиной присутствие. Залогин и Страшных. Глядят мимо Тимофея на шоссе. Ведь только что, какие-нибудь полчаса назад, он видел их спящими — разрумянившихся и разомлевших от еды двадцатилетних парней. Когда они успели постареть? Ну — не постареть… но прожить целую жизнь. Их лица обтянуло, глаза видели не только то, что было перед ними; на дне их глаз была вся прошлая жизнь… и то, что осталось от нынешней.

Надо было все хорошенько обдумать, но вот как раз думать и не получалось.

— Чапа, вали к нам…

Чапа сунулся было в амбразуру, но почему-то передумал и исчез.

Здесь же, за стереотрубой, на стене был список постов. Тимофей нашел нужную цифру, набрал ее на диске телефона, крутанул ручку. Медведев отозвался сразу.

— Не спишь?.. Боевая тревога.

Танки катили легко. Что-то в них было такое — какая-то легкость. Свобода. Многотонная масса их не затрудняла. Они не спешили; должно быть, двигались в самом экономичном режиме. До головного танка оставалось метров пятьсот-шестьсот, когда наконец гусеница выползла вся. Не может быть, чтобы вся… Так и есть — это был только интервал, а затем из ущелья поползли грузовики, артиллерия и бронетранспортеры.

Выходит — механизированная дивизия…

Их — тысячи. Стать против них (да что там «стать» — высунуться!) — самоубийство. Ведь у них — сотни орудийных стволов. Достаточно одному снаряду влепить точно в амбразуру (а снарядов обрушится — одновременно! — немыслимое количество; как не попасть? — попадут) — и все… И все! Удержаться против такой силищи немыслимо. Конечно — я могу приказать… я старший по званию, формальное право у меня есть… Но это будет приказ идти на смерть. Такого права мне никто не давал… Вот если б я был один — тогда другое дело. Тогда б я ни секунды не колебался. Пока бы меня не убили, я бы успел раскурочить три, пять, десяток танков, это не мудрено, они вон как идут, почти в притык; я бы раздолбал их — и всех, кто в них; я бы стрелял из всего, что может стрелять, что есть у меня под рукой; я бы стрелял и стрелял — и поквитался бы за своих раздавленных гусеницами ребят, за все бы поквитался! — я бился бы до последней секунды, и умер бы — если бы Бог дал мне возможность это осознать — с облегченной, а может быть и утешенной душой…

Но я не один…

Тимофей прикрыл глаза. Напряжение было так велико, что даже усилия не потребовалось, чтобы отключиться, — на несколько мгновений исчезли и мысли, и чувства. Исчезло самосознание. Тимофея не стало, а затем — так же вдруг — он опять материализовался, но уже какой-то другой. Он словно сменил кожу. А может быть и тело. Хотя нет, тело осталось прежним, об этом напомнила рана в груди; Тимофей о ней успел забыть (верный признак, что дело идет на поправку) — и она тут же ревниво напомнила о себе. Значит — сменилась кожа. Можно сказать и так: погасла рефлексия (это для тебя, мой просвещенный читатель; Тимофей этого понятия никогда не узнает). Рефлексия — та же паутина, которая облепляет нас, когда мы слабы. И если в это время требуется принять решение, то думаешь уже не о деле, которое следует исполнить (как говорил в трамвае один мужик: дело не в воспитании — просто нет свободных мест; так и тут: дело не в характере — просто нет сил этот характер проявить), а лишь о паутине, о том, как от нее избавиться.