– Фонарь, сказал я. – Давай договоримся! В долг я играть с тобой не буду. И ты со мной не будешь.
– Ты че, хезишь, я за базар не отвечу?! – И он резко приподнялся над табуреткой.
– Нет, – немного испугался я. – Ответишь, конечно…
Я запнулся. Никогда не поймешь, каким словом кого в тюрьме можно обидеть. Особенно, когда человек сам хочет обидеться и ищет повода. Но я не готов был верить в долг, исключительно потому, что хотел закончить игру поскорее. Кроме того, я отлично помнил сцену игры в трехкарточный покер в одном из моих любимых фильмов «Карты, деньги, два ствола». Главное, я помнил, чем она кончилась.
Только у меня четырех друзей и папы Стинга – не было. Я очень боялся, что меня заставят играть в долг. В том, что Фонарь сейчас поддается, чтобы увеличить ставки у меня не было и тени сомнения. Его расстроенный голос был фальшив, а один раз он, играя в буру, якобы по ошибке, снес козырную десятку. Для шулера такого класса – ошибка недопустимая. Очевидно, не сделай он этого, партию выиграл бы он.
Но для Фонаря время косить под бешеного психа еще не пришло, поэтому он примирительно сказал:
– Мы с тобой правильные пацаны. Я тебе верю, ты мне веришь.
Коба (да и все вокруг) поняли, чего я опасаюсь. Похоже я добился их некоторого уважения благодаря тому, что у меня не загорелись глаза от выигрыша, и я продолжал сечь фишку. Чтобы укрепить свой рейтинг я решил сделать ход конем.
– А пока часть выигрыша я хочу внести в общак. А то мало ли – кончатся бабки, а пацанам грев-то нужен.
С этими словами я сгреб четыре пятидесятидолларовых бумажки (фонаревских, естественно) и передал их Рулевому (кассиру общака). Я надеялся, что это мина замедленного действия. За фальшивые доллары в общаке Фонарь мог очень серьезно ответить. Фонарь тут же понял в чем дело.
– Захарчеванного чувака
[46]
строишь?
Он даже не собирался скрывать бешенство.
– Отвали, Фонарь! Когда правильные мужики зону портили?
Неожиданно мне на помощь пришел Смотрящий-Танк. Настроение в камере постепенно сменялось в мою пользу. Я не сильно радовался, понимая, что с дикой иезуитской логикой тюрьмы фальшивые деньги могут повесить и на меня – ведь вложил их в общак я, а не Фонарь, но тут шанс на отмазку был большой, для такого дела можно было и жаловаться по инстанции.
Фонарь притих, не ожидая наезда своего. Только что он на глазах у всех собирался раздоить быка. Доставить пацанам удовольствие, а себе славу. А тут бык берет и так формирует общественное мнение (знал бы Фонарь, что такое PR и где я работаю), что к нему не придерешься. Я решил ковать железо пока горячо.
– Пацаны, – начал я. – Скажите свое слово. У меня других бабок кроме этих нет. Поэтому я в долг Фонарю верю. Отыграться ему по всем понятиям дам. Но сам в долги влезать – не хочу. Не могу ответить.
– Слущай, нэ бэспокойся. Никто тэбя в долг играт нэ заставит. Всэ видят, что он тэбе фору дает.
[47]
И харашо. А ти играй. Играй сэбе.
Мы продолжили игру. Фонарь взял себя в руки. Играл больше без ахов, вздохов и не пытался вызвать сочувствия. Когда у него кончились деньги, я так же молча отнес еще 200 баксов в Рулевому.
– Все? – спросил я, с тайной надеждой на положительный ответ.
– Нет, – сказал хитро и злобно Фонарь. – Отыгрываться буду.
– В долг? – добрым голосом спросил я.
– Нет! В долг мне после твоего базара биться западло. Камень поставлю. Звездочку.
[48]
С этими словами он вытащил блестящий камешек и положил его на дубок. Среди зеков пронесся шепот.
– Коба, – сказал я. – Посмотри на него, пожалуйста. А то я в этих делах не рублю.
Коба взял камень, понес его к свету, долго крутил, потом вернулся и пожал плечами.
– Нэ знаю. Па виду – звэзда. А так – нэ знаю.
Обстановка накалялась. Коба положил камень на стол. Фонарь молча взял его, затем сгреб пустую водочную бутылку, обвел камнем вокруг горлышка и с чпокающим звукам отделил горлышко от бутылки. Затем протянул мне вторую бутылку и камень. Я взял камень в руки, почувствовав холодок в руке и повторил жест Фонаря. Второе горлышко отделилось с таким же звуком.
– Дорогой камень, – неожиданно подал голос Танк. – На много кусков потянет. Чем ты, Пророк, ответишь?
Я очень плохо разбираюсь в драгоценных камнях. В частности, я что-то слышал про искусственные алмазы. При этом я понятия не имел, режут они стекло или нет. Если камень был настоящий – то он стоил много. Очень много. Я покачал его в руке. Вес определить было невозможно. Размер – с крупную горошину. Даже в полутьме камеры он был фантастически красив. Я подошел к свету, чтоб потянуть время. У камня было огромное количество граней. Внутри светились крошечные вкрапления. Я подумал, что искусственный бриллиант так тщательно огранивать бы не стали. Тем более вклеивать в него вкрапления. В свое время я купил Маше в Таиланде сапфир весом в полкарата за 200 долларов. Этот камень выглядел раз в двадцать больше. И я слышал, что чем больше размер камня, тем не пропорционально выше его цена. Так что этот камень мог стоить и пять, и десять, и пятьдесят тысяч долларов. Откуда такая вещь могла взяться у Фонаря, спрашивать было бесполезно. Пришла пора принимать решение. Я вернулся.
– Нечем мне ответить на такую вещь. Если она настоящая. Потому что баксы, которые мне давал Фонарь, мне не нравятся.
Я поднял несколько бумажек и протянул их желающим посмотреть. Фонарь напрягся.
– Ты скажи, чем ответишь. С баксами Фонаря мы потом разберемся.
В голосе Смотрящего скользило раздражение от моей попытки отмазаться.
– Вот все, что есть. Больше нечем.
Настал звездный час Фонаря. Он поднялся, выгнул грудь и начал говорить. Причем не мне, а всей камере.
– Этого мало. Ты пуговичку-то застегнул.
[49]
Убоярился.
[50]
А как у тебя кровь пойдет носом
[51]
против звездочки? Американку
[52]
хочу. Жизнь хочу Пророческую. А то я его спросил, вкачу я ему или нет. А он ошибся. Сказал, что не вкачу. Плохой Пророк. Беспонтовый.
Мне, уже не в первый раз в СИЗО, вспомнилось «Место встречи изменить нельзя»: «Ты не бойся. Мы тебя не больно убьем. Чик – и ты уже на небесах».