Начать с маршрута: Лима – Милан – Москва. Пассажиры, измученные трансатлантическим перелетом, вроде, были не хаты, но и на нормальных людей не походили: индеец, завернутый в пончо, опустил свое огромное сомбреро даже не на глаза, а чуть ли не на усы. Небольшая группа католических монахинь – все в черном, у всех руках черные деревянные четки: не то спали, не то молились. Что им, бедным, в делать в православной Москве, я не въехал. Скорее всего, они летели дальше. В какую-нибудь Индию. Толстая рыжая женщина с грудью какого-то невероятного размера в кожанных сапогах сильно выше колен и в рыжих колготках уставилась в какую-то книгу, но явно забывала перелистывать страницы.
Я выпил виски и начал приходить в себя. Сухой самолетный воздух. Все время сохнет горло. Кто-то мне рассказывал, что влажность в самолете падает чуть ли не до 10 % при квартирной норме в 50 %, поэтому пить в самолете – противопоказанно: алкоголь связывает воду в организме. Но не пить в моем положении было бы совсем странно. Виски снимал стресс, возвращая бодрость и присутствие духа. Я сделал еще глоток и запил виски колой. Огляделся. Справа от меня спал Антон, сохраняя странно-мужественное выражение лица, как римлянин после смерти.
Слева сидел молодой человек весьма необычной наружности – большие влажные глаза, черные длинные усы, черные же длинные вьющиеся волосы. На его узкие плечи было накинуто что-то, напоминающее гусарскую венгерку. Пальцы бегали по клавиатуре ноутбука, но клавиш не касались. Они только отбивали ритм музыки, которая доносилась до меня сквозь гул самолета. На экране крутился вижуалайзер. Из динамиков доносился непонятный рок: вроде бы хорошо знакомый «White Dove» – один из хитов «Скорпионс» (White dove, fly with the wind, take our hope under your wings etc.) Но это были не Скорпионс. Я, вслушивался изо всех сил, но все-таки не понимал, кто и на каком собственно языке это поет. Поломав голову, я не выдержал и спросил гусара:
– Простите, а что это за песня?
– Gyongyhaju Lany.
– Очень интересно (я ни хрена не понял). А кто поет?
– Омега.
– А Скорпионс?
– Украли песню. И изуродовали.
Гусар отвечал коротко, лениво и неохотно. Я понял, что у меня остался последний вопрос.
– А что это за язык?
Гусар посмотрел на меня, как будто я спросил его, откуда он взял деньги на билет до Москвы. Потом покачал головой и процедил медленно и доступно:
– В-е-н-г-е-р-с-к-и-й.
Ближе к Москве гусар обратился ко мне, чтобы узнать, как заполнять имиграционную карточку и сколько стоит такси до центра. Я объяснил, что такси лучше заказывать по телефону: пока пройдем выгрузку, границу, получение багажа и таможню оно как раз подъедет, – и пообещал помочь. Тут гусар подобрел. Объяснил, что песня – 1968 года. А суки-скорпы взяли и нагло передрали ее. Но Омега отстояла свои права и поставила скорпов на приличные бабки.
Я дипломатично заметил, какое это замечательное время было – поздние sixties, если rock&roll'ная волна не просто докатилась до красной Венгрии, а еще и поднялась там на такую высоту. От этого гусар совсем расстрогался, вытащил диск из ноутбука и подарил его мне. Без коробки. Я взял его в руки. На нем по кругу было выведено: Tizezer Lepes. Совсем непонятный язык.
Igen, j?tt egy gy?ngyhaj? l?ny
?lmodtam, vagy igaz tal?n
Igy lett a f?ld, az?g
Z?ld meg k?k, mint r?g
[103]
Тут выяснилось, что Антон вовсе и не спит.
– Давай обсудим дальнейшую стратегию поведения.
Мне чертовски не хотелось думать.
– А зачем нам стратегия? У тебя есть план. Будем действовать по нему, а по ходу дела импровизировать.
– Плана нет. Но в аэропорту нас встретит человек, у которого этот план есть.
Я пытался взбодриться и представил себе маленькую чашку дымящегося кофе.
– Знаешь, я сейчас плохо соображаю. А что за человек?
– Девушка. Твоя, кстати, знакомая. Ты даже пытался ухаживать за ней.
Я немного взбодрился безо всякого кофе.
– Финдиректрисса что ли?
– Интересно. А ты, что, пытался за ухаживать за финдиректриссой?
– Нет. Скорее она за мной. В тюрьме.
– Это не финдиректрисса.
– А кто?
– Увидишь. Осталось меньше часа. У тебя будет приятный сюрприз.
Самолет приближался к земле и вибрировал как стиральная машина перед оргазмом. Раньше от такой тряски я бы страшно испугался, а теперь ощущение того, что меня ведет что-то высшее, совершенно лишило меня страха. Мы сели как ни в чем не бывало.
Перед самой границей я вспомнил про хатов, про свой фальшивый паспорт и забеспокоился, однако сонные пограничницы в Шереметьево-2 мрачно и лениво его проштамповали. Судя по всему, Антон был прав, взяв билеты на такой идиотский рейс. И про итальянца – тоже был прав. А про француженок – не прав. И вполне возможно, что жучок в номере – гостиничный стандарт итальянской полиции для борьбы с Cosa Nostra.
В таможенной зоне на меня вяло зевнула овчарка. Мы прошли через расступающуюся цепь темно-коричневых таксистов и вышли на улицу. Пять утра. Серый рассвет. Трудно придумать время хуже. Для чего бы то ни было.
Зона парковок быстро кончилась, и мы ступили на порог Новотеля – серо-зеркального параллилепипеда с неуклюжим сервисом и каменными лицами портье. Мне всегда казалось, что ее построили специально, чтобы запугать иностранцев. Если уж в отеле международного аэропорта, в двух часах полета от Европы, начинается такая подозрительная смесь варварства и цивилизации, то, что о том, что творится в 10 километров от нее, и подумать страшно. А чтоб понять, что нет, не страшно, надо во-первых, преодолеть эти 10 километров, а во-вторых, знать русский. Или, чтоб тебя ждали русские друзья. Москва – не лучшее место для одиноких иностранцев.
* * *
Мы прошли через холл в ресторан. В самом дальнем углу, действительно, сидела девушка с русой косой. И, действительно, эту косу я определенно где-то видел… Когда мы прошли полдороги девушка обернулась, и я ахнул. Медсестра Аня. Агент израильской спецслужбы. Кое-что начинает проясняться. Например, мое чудесное спасение из под колес Мерседеса. Но как эти спецслужбы что-то пронюхали? Ведь мы создали концессию «Одиночество-12» за день до моего отъезда в Тель-Авив… Мы подошли к Ане. Длинный бежевый свитер. Черные джинсы. А где же ямочки на щеках, которые чуть не свели меня с ума в Израиле? Нет ямочек. Взгляд – усталый, как будто она три дня и три ночи провела над штабными картами.
Мое: «Здравствуй, дорогая», – осталось вызывающе безответным. Антон сказал: «Привет», – довольно нервно, в ответ на что мы услышали: