– Хорошо, – сказал тот, – ладно. Вы не могли бы объяснить того, что сделал этот Гектор, раз уж вторая свидетельница исчезла?
– А мне казалось, что Долорес дала показания полицейскому, который сюда приехал.
– Дала, но очень отрывистые. – Он оторвал взгляд от своего блокнота. – Она была расстроена.
– Конечно.
– Итак?
– Для меня единственным объяснением кажется то, что он сделал это из-за безнадежности.
– Вы психотерапевт?
– Нет.
И так далее. Я ответил на все вопросы, я все им рассказал. Мои долгие и путаные объяснения моих отношений с Долорес, похоже, только сбили их с толку. Но в последующие дни я просто сидел дома, ни с кем не разговаривал и позволял газетам накапливаться у входной двери, вперемешку с листовками китайского ресторана и городской грязью. Тем временем длинные тени адвокатов Корпорации бесшумно двигались без моей просьбы – не для того, чтобы защитить меня, а оберегая доброе имя Корпорации, – и полиция прекратила расследование.
Конечно, копы не задали мне самых трудных вопросов. Самые трудные вопросы я мучительно и безрезультатно обдумывал сам: например, о чем думал Гектор в те минуты, когда он тихо двигался по дому, пока Долорес, Мария и я сидели в саду. Мне не давало покоя то, что он увидел: ванну с пластмассовыми игрушками Марии, спальню с интимно смятыми простынями, стопку нового белья Долорес на комоде, мои носки, ботинки и галстуки рядом. Остановился ли Гектор со вздымающейся грудью, наклонился ли к кровати, чтобы увидеть длинные волосы Долорес, оставшиеся на подушке? Распахнул ли он платяной шкаф, увидев ее новую одежду? Весенние платья и новые туфли? Да, конечно же. Любой мужчина это сделал бы. Позже я заметил, что все шкафы в доме были открыты – все до единого. Он увидел все – увидел, что мне доступен весь мир, который был для него закрыт, и все равно я упорно не давал ему встретиться с его женой и ребенком. И в какой-то момент он зашел в мой кабинет. Я это знаю, потому что дверь осталась открыта, а я всегда держал ее закрытой, чтобы Мария там не копалась. На моем рабочем столе в восьми или девяти папках хранились бумаги, относящиеся к различным сторонам сделки с «Фолкман-Сакурой»: они были скреплены и уложены в идеальном порядке. Одна папка была озаглавлена «МИРОВЫЕ КАБЕЛЬНЫЕ ПЕРЕДАЧИ», и, когда я вернулся в мой кабинет, она лежала поверх другой папки и чуть косо. В тех бумагах не было ничего, что имело бы глубокое значение для Гектора, но сам факт их существования, безжалостное сокращение места его работы, свидетельствовало о том, насколько он мало значит в общей ткани событий. Возможно, он даже перелистал бумаги, пытаясь найти там свое имя – которого там, естественно, не было. Он мог увидеть, что кабельная компания «Большое Яблоко» не заслужила особого внимания, что она была всего лишь одной их восьмидесяти шести местных компаний Корпорации, разбросанных по всей стране.
Но самое ужасное, что увидел Гектор в те лихорадочные минуты, было не это. Спальня Марии – этот сад детства – должна была стать самым сокрушающим зрелищем. Стены были недавно украшены каймой с алфавитом. Там стояла низкая кроватка из детского отдела «Мэйси» с ярким постельным бельем и шкаф для игрушек, из которого сыпались куклы, кубики и книжки-раскраски. Я знаю, что это было для Гектора невыносимо: ребенка отнимали у него, перекупали у него, с такой легкостью и эффективностью. На стене было не меньше пяти отметин кулака – легких вмятин, где старинная штукатурка была растерта о деревянную сетку, на которую накладывалась. Теперь я более ясно сознаю, как это было больно. Хотя наши дети – это не наша собственность, мы совершенно очевидно хотим, чтобы они нам принадлежали.
И остается один-единственный вопрос: почему Гектор выстрелил в себя, а не в меня? В конце концов, так легко было сделать наоборот: ведь я не допускал его к его жене и дочери. Возможно, он инстинктивно понимал, что, если он убьет не себя, а меня, это не прекратит его мук, а только сильнее оттолкнет от него Долорес. Он знал, какой будет ее реакция – ее отвращение и ярость. А он до самого конца хотел только ее любви, и, наверное, именно это стало моим спасением. Или возможно, ему хотелось добиться, чтобы мы с ней не остались вместе. А если бы он убил меня, Долорес могла обо мне горевать. Возможно, он знал, что если он убьет себя, то убьет и тот шанс, который был у меня и Долорес.
Возможно. Я не меньше тысячи раз перебирал те последние минуты, расставляя нас четверых на квадратном участке садовых кирпичей, словно последние четыре фигуры на шахматной доске, и я пришел к выводу, что Гектор мог наставить свой пистолет на себя, а не на меня, еще по одной причине. В тот момент, когда его отчаянное стремление к разрушению было самым сильным, он посмотрел на меня и увидел, что я держу на руках Марию. Если бы он был способен мыслить логически, он приказал бы мне поставить Марию на землю – и я бы сделал это, ведь у него был пистолет. Но он не мог мыслить логически, им владело безумное, горестное желание доказать свою неизменную любовь к Долорес и прекратить свои унижения. Когда он посмотрел на меня, то увидел и Марию, и он не стал бы стрелять в ее сторону, пытаясь меня убить. Возможно, все было настолько просто.
Я случайно узнал, каким образом Гектору удалось найти мой адрес на Парк-слоуп. Ведь именно эти сведения мне больше всего хотелось от него скрыть. Работники телефонной компании проверили свои сведения и сказали, что, хотя мой номер по какой-то непонятной причине был изменен, мой адрес никогда не попадал в данные работников адресной службы. В первую неделю после самоубийства Гектора я считал, что Долорес дала его какой-то из своих подруг. Другого объяснения случившемуся я не видел. Ответ пришел ко мне как-то вечером в проливной дождь, когда я наконец взял плащ Гектора с кирпичей и внес в дом. Промокнув, он весил чуть ли не двадцать фунтов. В холодных и липких карманах, куда забрались слизняки, я обнаружил смятый пакет с недоеденными картофельными чипсами, связку автомобильных ключей и корешок от дешевого билета на матч «Янки» за апрель. Я догадался, что ключи могли подойти к незнакомому старому «Бьюику», припаркованному чуть дальше по улице, ветровое стекло которого было облеплено штрафными квитанциями. Спустя несколько минут я уже проверил машину на предмет противоугонной сигнализации, которой не оказалось, и попробовал вставить ключ в замок водительской двери. Второй из ключей к ней подошел. Я сел на сиденье. К зеркалу заднего вида была подвешена детская пинетка – Марии или маленького Гектора. Я повернул ключ зажигания. Машина сразу же завелась. Гектор был из тех людей, кто держит машину в порядке. Минуту я сидел, оставив одну ногу на земле, и слушал двигатель, глядя на длинные мокрые штрафные квитанции, заправленные под «дворники».
А потом я выключил двигатель и осмотрел салон машины. Среди пустых банок из-под масла и старых номеров «Нью-Йорк пост» я нашел учебное пособие для инспекторов «Большого Яблока», которую Гектор конечно же получил, когда его благодаря мне повысили по работе. Я лениво перелистал брошюру – и нашел абзац, который объяснил ту идеальную иронию, по которой Гектор в тот момент нашел мой дом. Стало понятно, почему он несколько недель безуспешно пытался найти Долорес и Марию, а потом смог это сделать практически сразу же после повышения в «Большом Яблоке». Да, эта ирония ударила по мне как обух. Чаша моей глупости переполнилась. Требуя от Джэнклоу из «Большого Яблока», чтобы Гектора продвинули по службе, мне следовало бы вспомнить о том, что тот проводник информации, который шел по Корпорации от Гектора ко мне, одновременно шел и от меня обратно к нему. Когда Гектора повысили, он получил пособие линейного инспектора. Он послушно унес его домой, чтобы изучить, и, несомненно, вздрогнул, когда наткнулся на короткий абзац, который сейчас оказался передо мной. В нем было сказано, что «все администраторы высшего эшелона Корпорации, проживающие на территории города Нью-Йорка и в зоне обслуживания «Большого Яблока», получают кабельные услуги бесплатно» и что «инспекторы должны следить за тем, чтобы эти установки обслуживались быстро и качественно». Как только Гектор это узнал, ему оставалось только найти мою фамилию в компьютерной системе компании. В пособии для инспекторов было сказано и то, как это следует делать.