Манхэттенский ноктюрн - читать онлайн книгу. Автор: Колин Харрисон cтр.№ 87

Да? Хоббс. Кто говорит?

Я дал Кэмпбеллу минуту поговорить с Хоббсом и объяснить ему суть дела. Боже, какой же ахинеи он успел наплести за одну минуту, принес кучу извинений, чуть не плача от отчаяния, так что я никак не мог пробиться через его истерику. Наконец это мне удалось: «Эй, вы, чертов засранец, послушайте меня. Если вы не уберете своих вонючих мудил, я нашлепаю тысячу копий той самой видеопленки. – Это была наилегчайшая ложь в моей жизни. – Так вот, я настрогаю тысячу таких копий и разошлю по одной в каждую газету и на телестанцию и приложу распечатку разговора для идиотов на случай, если у них не хватит ума сделать это самим. Уж если мне погибать, так с музыкой, но я и тебя, жирная тварь, прихвачу с собой! Ваши вонючие ублюдки избили меня, украли не ту кассету и ранили моего сына, вы слышите, Хоббс, но у вас, я надеюсь, хватает ума понять, до чего это глупо. Вы можете судиться со мной хоть до следующего столетия, мне на это плевать. И если, Хоббс, что-нибудь еще случится с моей женой и детьми, я за себя не ручаюсь. Я подстрелю тебя и вырежу у тебя сердце, ты, поганый толстозадый урод, надеюсь, я понятно выражаюсь? Но прежде, чем я это сделаю, я расскажу в полицейском управлении Нью-Йорка, что ваш человек, здесь в городе, ваш сотрудник, хранит у себя пленку, которую отняли у меня ваши полоумные болваны. Так вот, к вашему сведению, на нее случайно попало убийство полицейского. Копы жаждут ее добыть. А посему они, не задумываясь, бросят Кэмпбелла в уютную «Рикерс-Айленд». Вы когда-нибудь слышали о «Рикерс Айленд»? Крупнейшая штрафная колония в мире и прямо здесь, в Нью-Йорке! Семнадцать тысяч обитателей! Будьте спокойны, Кэмпбелл отправится туда прямым ходом, он будет… обождите! Ваш приятель рыдает, Хоббс. Даю его вам».

Я сунул трубку к губам Кэмпбелла.

– Умоляйте его, – приказал я.

Он часто задышал, видимо, от сильного испуга, но не произнес ни слова. Тогда я кончиком ножа проткнул ему ухо.

– Мистер Хоббс! Мистер Хоббс! – хрипло завопил Кэмпбелл. – Это я виноват! Простите! Я малость переборщил! Мне надо… прошу вас, разрешите их убрать!

Пауза. Его голова упала на ковер.

– Ладно, – услышал я голос Хоббса.

Я взял у Кэмпбелла трубку:

– Я хочу лично выслушать ваш ответ, Хоббс.

– Даю вам слово, мистер Рен. Я скоро буду в Нью-Йорке, и мы обменяемся пленками. А теперь позвольте мне вернуться к обеду.

Было около трех часов дня, когда я вернулся к калитке в стене, осторожно оглядываясь и проверяя, не следят ли за мной. В тоннеле я заметил несколько капель крови на кирпичах, а потом длинную полосу крови, брызнувшей на порог. В доме кровь была повсюду: на полу, впиталась в два больших полотенца, покрыла темными брызгами стену и размазалась по телефону. После бригады «скорой помощи» остались разбросанные упаковки от бинтов и шприцев. Все это кровопролитие было на моей совести, и я радовался, что Лайза и дети находились далеко от меня. Сейчас я не был их достоин. Так или иначе, но меня это не удивляло; я всегда считал себя малодушным эгоистом, дерьмом среди дерьма. Я плохой. А в некоторых отношениях просто подлец. Я способен на поступки, которые заслуживают сурового осуждения. Мой мягкий и терпеливый отец, растивший меня без матери, всегда стремился сделать из меня достойного человека. Стоя в своей кухне и глядя на заляпавшие ее красные пятна, я вспомнил далекое прошлое, один июльский полдень, когда мне было пятнадцать лет. Отец попросил меня покрасить кухню мисс Виттен, пожилой женщины, жившей в нашем городке. Отец трудился в церковной общине, и я думаю, от его внимания не ускользнуло, что мисс Виттен живет в стесненных обстоятельствах. Я заявил ему, что не желаю делать эту работу, но мой протест прозвучал нерешительно, потому что я знал, что отец не стал бы просить меня о таком обременительном деле, если бы оно не было в каком-то отношении важным для него. Он объяснил, что сам вызвался покрасить эту кухню, но его уже несколько дней беспокоили боли в спине. Я и в самом деле заметил гримасу боли на его лице, когда он загружал банку с галлоном малярной краски в свой грузовичок. Мы подъехали к дому мисс Виттен после завтрака, и по дороге отец объяснял мне, как красить комнату, пользуясь сетками для обтирания кистей, липкой лентой для накрывания лепных украшений и нанося краску легкими длинными мазками. «Самое главное – не спешить», – сказал он мне. Миссис Виттен встретила нас у двери своего скромного обшитого вагонкой дома. «А, вот и вы наконец-то», – произнесла она и, опираясь на палку, вошла в дом. Мы за ней. В гостиной она тяжело опустилась в инвалидное кресло и просунула палку в петлю, висевшую сбоку на одном из стальных подлокотников. Мой отец всегда был услужлив и заботлив по отношению к ней. Она направила нас в просторную старомодную кухню с оборудованием 1950-х годов, с потрескавшимся линолеумом на полу, обшарпанными подоконниками и кусками свисавшей с потолка старой краски. Отец помог мне внести в дом банки и сетку, предупредил, что вернется в шесть вечера, и уехал.

Я трудился над кухней не спеша и с особым усердием: сначала тщательно соскреб всю отставшую краску, затем закрыл все поверхности, не предназначенные для окрашивания, и напоследок установил сетку для обтирания кисти. Время от времени мисс Виттен проверяла мою работу, подъезжая в кресле к двери на кухню по старому красному ковру, устилавшему пол столовой. И каждый раз она, не говоря ни слова, разворачивалась и уезжала обратно. День был жарким, и уже где-то к часу я, запарившись в душной кухне, снял футболку и с наслаждением напился воды из-под крана. В этот момент появилась мисс Виттен. «Молодой человек, наденьте майку», – скомандовала она из каталки. Я посмотрел на нее, пожал плечами и натянул майку. Ее брюзгливость и раздражительность не производили на меня никакого впечатления, и, войдя в ритм работы, я погрузился в воспоминания о трусиках из хлопка, которые носила Анни Фрей. Вспомнил нежную мягкость материи, гофрированную границу резинки на талии, нарушенную моими пальцами и открывавшую мне путь к пахнувшему мускусом холмику, покрытому шелковистыми волосами. Анни всегда покорно вздыхала, когда я ласкал руками ее тело – она, конечно же, всегда хотела только эмоций, только душевного волнения, – и эти вздохи служили своего рода ставкой в сексуальной игре. Каждое удовольствие покупалось по цене определенного числа вздохов, и раз научившись не замечать выражаемые закатыванием глаз демонстрации терпеливости, я неуверенно продолжал свои манипуляции. Эти мысли полностью поглотили меня, пока я красил кухню мисс Виттен. Каково же было мое изумление, когда она пронзительно закричала от двери столовой: «Ты его испортил! Ты его погубил!» С этими словами она ткнула своей палкой в пятнышко случайно брызнувшей краски размером с десятицентовик, которая, преодолев воздушное пространство кухни, приземлилось на выцветшее красное ковровое покрытие в столовой. Я в волнении бросился к злосчастному пятну. «Я удалю его, – заверил я ее, согнувшись в три погибели над пятном. – Я только возьму тряпку и…» – «Нет! Ни за что! – выкрикивала она надо мной. – Он безнадежно испорчен! Ах ты, бестолковый мальчишка! – И с этими совершенно несправедливыми словами она подняла палку и со всей силы треснула меня ею по плечу. – Ты бестолковый, глупый мальчишка! Покрасить весь ковер!» Она снова замахнулась на меня палкой, и я отскочил назад. Я собрался было уверить ее, что очень сожалею о случившемся, но случайно взглянул ей прямо в глаза; я увидел в них все еще ярко горевший огонь ненависти, питаемый горечью всей ее долгой жизни. Она испугала меня, но всего лишь на мгновение, и я снова обрел некоторую самоуверенность, достаточную, чтобы не подавить в себе собственную жестокость. И пока мисс Виттен продолжала свирепо таращиться на меня, держа наготове палку, я одаривал ее исполненной отвращения натянутой улыбкой, которая в переводе с языка мимики и жестов означала примерно следующее: я тебя не боюсь, ты – мерзкая старая ведьма на кресле-каталке. Но мисс Виттен не испугалась и не угомонилась. Она опустила палку и гордо прищурилась. «Ты гадкий, гадкий мальчишка, – объявила она. – Не думай, что я не вижу, что именно ты собой представляешь, юнец. Я тебя раскусила. Это написано у тебя на лице. Ты воображаешь, что ты такой умный. Но ты разочаруешь своего отца, ты всех разочаруешь». С этими словами она задом выкатилась на кресле из столовой, и остаток дня ее не было видно. Я торопливо закончил работу, пописал в ее кухонную раковину, а затем, собрав сетки для обтирания кистей и банки, вынес их на парадное крыльцо, чтобы там дождаться отца, которому ни словом не обмолвился о случившемся.