Убежище - читать онлайн книгу. Автор: Реймонд Хаури cтр.№ 47

Эвелин собрала множество упоминаний о нем на протяжении истории — от Древнего Египта и Плато до немецкого химика Фридриха Кекуле, жившего в XIX веке, который после того, как увидел во сне змею, заглатывающую собственный хвост, установил — молекула бензола имеет вид змеи, свернувшейся в кольцо. И более современное упоминание у Карла Юнга, исследовавшего его архетипичное влияние на психику человека и особое значение для алхимиков. С грустной улыбкой Миа отметила финикийскую версию символа — на стене одного из финикийских храмов было выгравировано изображение дракона, пожирающего собственный хвост.

Миа обратила внимание на часто встречающееся толкование символа, противоречившее ее личному восприятию. Речь шла о понятии бесконечности. Уроборос трактовался как символ цикличности времени и природы, бесконечности Вселенной, вечного повторения гибели мира и нового сотворения, умирания и нового рождения, изначальности всего сущего. Она опять взяла фотокопию с почти пасторальным изображением уроборос в саду с херувимом в центре кольца, образованного туловищем змеи.

Миа стала рассматривать рисунок с точки зрения только что прочитанного. Нет, здесь определенно что-то не так. Она мысленно вернулась к обсуждению с Корбеном возможных мотивов хакима. Внешний вид символа не вызывал никаких зловещих ассоциаций, но ведь это не обязательно. Взять хотя бы свастику. На Востоке она еще с древнейших времен олицетворяла удачу и счастье. Но Гитлер увидел в ней свое и превратил в совершенно противоположную по смыслу эмблему — эмблему зла. Может, то же самое происходит и с уроборос? Корбен уверяет, что хаким — сумасшедший, одержимый своей идеей. А что, если он действительно ищет какой-то древний вирус, яд или чуму? Почему-то на Миа изображения символа навевают тревогу, предчувствие беды. Но большинство из прочитанного вроде бы говорило о том, что люди придавали символу иное, благоприятное толкование. Ведь в значении уроборос как символа бесконечности нет ничего дурного. Возможно, ее первое впечатление от символа было более примитивным и верным, связанным с инстинктивным страхом, которое этот архетип вызывал в большинстве людей независимо от смысла, вложенного в него его создателем. Вероятно, на ее инстинктивное восприятие наложилась стрессовая ситуация, в какой она его увидела — бегство от бандитов, жужжащие вокруг пули. Но тогда возникали следующие вопросы. Следовало ли воспринимать образ «пожирающего хвост» как символ зла? Какой конкретный смысл имел он для хакима? Обладало ли тайное общество из подземных камер какой-то вещью, которую всеми силами желает получить хаким?

Группа существовала в X веке, вспомнила Миа и вернулась к ноутбуку. Она стала просматривать список ученых того времени. Первыми на экране появились имена самых выдающихся ученых — Авиценны, Джабир ибн Хайян. Миа переходила от одного сайта к другому, отбирая интересующие ее факты, то и дело обращаясь за справками к «Британнике».

Сидя перед светящимся дисплеем и просматривая различные материалы, Миа чувствовала себя как рыба в воде, настолько привычным для нее было это занятие. Но чем дальше, тем беспокойнее становилось у нее на душе. Она так и не находила ничего, что могло бы пролить свет на вещь, за которой алчно охотился хаким.

И вовсе не потому, что во времена «Братьев непорочности» в этом регионе наблюдался недостаток великих умов. Она ознакомилась с двумя биографиями Эль-Фараби, признанным вторым после Аристотеля великим ученым за научные и философские идеи, подарившие ему звание Второго Учителя. Прочла про Эль-Рази, ученого, ставшего известного европейцам гораздо позднее под именем Разеса — отца изобретения, которое мы называем гипсом. Эль-Рази уже в X веке использовал его для сращивания костей после переломов. И про Эль-Бируки, много путешествовавшего по Востоку и написавшего солидные труды о сиамских близнецах. Хотя Миа больше заинтересовала личность Ибн Сина, или Авиценны, как его стали называть на Западе. Самый авторитетный физик своего времени, Авиценна уже в возрасте восемнадцати лет стал выдающимся философом и известным поэтом. К двадцати одному году он написал длинный, очень серьезный трактат обо всех науках, известных в то время. Он отличался от своих предшественников глубоким интересом к потенциальным возможностям химических веществ лечить болезни людей, для чего тщательно изучал такие заболевания, как туберкулез и диабет. А его гениальное творение «Канон врачебной науки», состоявшее из четырнадцати томов, оказалось настолько прогрессивным и авторитетным, что ссылки на него можно было найти во всех европейских учебниках по медицине вплоть до XVII века — то есть спустя пять веков после его сочинения.

Все эти ученые достигли огромных успехов во многих областях науки. Они изучали анатомию человеческого тела, определяли различные болезни и предлагали способы их лечения. Но ни одного из них ничто не связывало с уроборос, и в их трудах она не нашла ни единого намека на злой умысел. Они стремились лишь к овладению силами природы в интересах человека.

Если хотите, эти ученые философы мечтали об улучшении человечества, а не о его уничтожении.

Она вернулась к фотографиям подземной камеры с вырезанным на стене символом уроборос и попыталась взглянуть на него свежим взглядом, но не нашла ничего предосудительного и зловещего. Тогда она заглянула в лист, на котором Эвелин набросала план подземных помещений и указала, что было найдено в каждом из них. Среди обнаруженных вещей не оказалось ни костей человеческого скелета, ни следов крови, ни режущих инструментов, ни жертвенных алтарей. Казалось, Эвелин пришла к такому же заключению, потому что под чертежом ее характерным почерком было написано «Убежище» и стоял еще один вопросительный знак.

Убежище от чего? От кого или от чего скрывались те люди?

Аккумулятор в ноутбуке сел, и одновременно Миа охватила невероятная усталость. Положив папку на место, она побрела в спальню и рухнула в постель.

На сей раз она почти сразу начала погружаться в сон, но полноценному отдыху угрожала помешать назойливая мысль — о древнем ужасе, возрождающемся в бесконечном хаосе современного мира, предвещанным навязчивым образом пожирающей свой хвост змеи, которая неумолимо пробиралась в самые дальние тайники ее сознания.

Париж, октябрь 1756 года

Мнимый граф безучастно бродил по огромному бальному залу дворца Тюильри среди пестрой толпы гостей в маскарадных костюмах. От духоты и оглушительного шума у него разболелась голова, глаза резало от ослепительных вспышек вращающихся фейерверков, блеска бриллиантов, причудливых костюмов экзотических животных.

В такие вечера им с новой силой овладевала тоска по Востоку, который он вынужденно покинул много лет назад.

Утомленным взглядом он обвел суетливую толпу, всем своим существом ощущая себя самозванцем. На него таращились стеклянные глаза звериных морд из папье-маше, за которыми виднелись пудреные парики. Высокие перья назойливо лезли в лицо. Веселье было в самом разгаре. Куда бы он ни повернулся, повсюду взгляд слепили жемчуга и бриллианты, отражая блеск сотен свечей, заливающих расплавленным воском роскошные ковры. Не в первый раз он вынужден был присутствовать на балу и с горечью предвидел длинную вереницу вечеров, подобных этому костюмированному «балу в джунглях», где аристократы выставляют напоказ безвкусную пышность своих туалетов, ведутся пустые светские разговоры и царят разнузданные нравы. Увы, балы составляли неотъемлемую часть той новой жизни, которую он сам себе создал, и его присутствие ожидалось — и даже с интересом и нетерпением — на всех светских мероприятиях. И главное — на этом его мучения не заканчивались. После бала, в каком бы парижском салоне он ни появился, ему поневоле приходилось выслушивать нескончаемые разговоры о том, как прошел вечер, кто привлек самое большое внимание гостей, чей туалет оказался самым эффектным, не говоря уже про сплетни о чьих-то любовных интрижках, что ему особенно претило.