— Черт. Везет мне. Можно поспать целых четыре часа.
— Разбуди Хейли и Эрика в пять, отвези на пост, возвращайся и ложись. Перед уходом разбуди Зейна, чтобы он караулил, пока остальные спят.
Рассел кивнул и как-то странно печально улыбнулся.
Замок щелкнул, и дверь в комнату, где одна из двух кроватей дожидалась меня, закрылась. Я повесил на дверную ручку раскачивающуюся табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ».
Холодильник для льда в дальнем конце коридора глухо звякнул металлом.
Как бы я ни устал, это было все же лучше, чем сидеть. Проходя по коридору к окнам в дальнем конце, я легонько дотрагивался пальцем до табличек «НЕ БЕСПОКОИТЬ», и они начинали раскачиваться. Дойдя до конца, откуда начиналась лестница, ведущая вниз, я оглянулся: таблички висели неподвижно. Словно я и не проходил мимо.
За окнами стояла ночь. С одной стороны виднелись массивные возвышенности, выросшие вокруг этого мотеля, построенного в те времена, когда через двадцать минут езды от Белого дома вы уже оказывались за городской чертой. Через другое окно был виден незастроенный участок, полого поднимавшийся к метро и наземным поездам. За ними вздымались офисные здания, испещренные огнями: там работали уборщицы или трудоголики. Редкие желтые фары, как пара глаз, проплывали по улицам. В самом начале двадцать первого века занимавшаяся вымогательством команда снайперов уложила ни в чем неповинного человека в пяти кварталах отсюда. Это рассказал Расселу портье. Но копы схватили этих заезжих киллеров, так что нам приходилось беспокоиться только о снайперах, которые знали нас в лицо.
Я сделал большой глоток холодной коки и посмотрел на часы: четыре минуты первого. Если я подобрал правильные пенни, то меньше чем через четыре часа смогу рухнуть на постель и уснуть живым.
Бутылка в моей руке дрожала. Не кофеин был тому виной. И не ночная прохлада.
Неужели остальных тоже трясет? Завтра седьмой день, как мы не получаем лекарств. Не считая нашей нью-йоркской контрабанды.
Зейн предсказывал, что мы продержимся только семь дней.
Я видел, как возвращаюсь по бледно-изумрудному коридору мотеля. Как в кино.
Первая табличка качнулась, потревоженная моим возвращением.
Там, внутри, была Кэри. Вместе с Хейли. И может быть… Я приник ухом к дереву этой старой двери. Да, старое дерево слегка подрагивало от самого сильного звука — мужского храпа: Эрик; впрочем, его сонные рулады перемежались женскими вздохами, это давало мне основание надеяться на то, что они сладко спят.
Вторая табличка «НЕ БЕСПОКОИТЬ» дрожала еще до того, как я приблизился к ней. Мне не было нужды специально прислушиваться к доносившимся из-за старой двери приглушенным звукам. Зейн. Сколько лет в Мэне он боролся со своими кошмарами! Вот и теперь там продолжалась эта одинокая битва, скрипела кровать, в коридоре были слышны мучительные «Нет! Нет!» и нечленораздельное бормотание. Единственное, что я мог сделать, — это пройти мимо. Надеюсь, он преодолеет ужасы этой субботней ночи.
Третья табличка «НЕ БЕСПОКОИТЬ». Слишком поздно. Рассел уже был там.
Иди. В другой конец коридора. Встань часовым окон, глядящих во тьму, и запертых дверей. Руки трясутся. Но я знал, где я и что происходит, и это позволяло мне притворяться, что все это понарошку, как в кино.
Теперь в любую минуту зажгутся огни.
49
Клерк со щетиной на лице, что сидел за кассой «КОЙОТОВ», подождал, пока уймется звонок и я войду в его владения вместе с утренним солнцем.
— Это что? — спросил он.
— Кофе.
Я кивнул на белый бумажный стаканчик, который взял с серого картонного подноса, где стояло еще четыре таких же стаканчика. С потолка за мной свисал телевизор с огромной дырой в экране, крест-накрест заклеенной черной лентой.
— Продается в бутике вместе с горячим молоком, стоит столько же, сколько горсть патронов.
— Мог бы и мне захватить. — Кофейный аромат заставил его принюхаться, шмыгнуть носом.
— Мог бы — это сослагательное наклонение, — сообщил я, подходя к занавешенной лестнице.
Парень ничего не сказал, пока я не ступил на лестницу, и только тогда скрипуче произнес:
— Объясни, чего это.
Вместо объяснений я поднялся наверх, где меня уже поджидали Хейли и Эрик.
— Спасибо, — сказала Хейли. Потом кивнула в сторону окна. — По воскресеньям утром все медленно раскачиваются. Негр-управляющий появился около шести. Триш ввалилась в девять двадцать две. Поздновато. До трубы никто не дотрагивался.
Эрик сидел с чашкой кофе в руках, наблюдая за нами.
— Порядок, дружище, — сказал я ему. — Пей не спеша.
Эрик кивнул. Конвульсивно улыбнулся. Стал мелкими глоточками прихлебывать дымящийся кофе с молоком.
— Как спалось? — спросил я. — Я знаю, что ты перебрался к Хейли и Кэри. Зейну, наверное, потребовалась отдельная комната, особенно с его кошмарами.
Лицо Эрика приняло глубокомысленное выражение. Он даже открыл рот, чтобы что-то сказать.
— Эрик, принеси пончики, — оборвала его Хейли, — может, Виктор захочет.
Эрик послушно отошел на пять шагов.
Хейли тем временем обратилась ко мне:
— Когда Рассел привез нас, работала только круглосуточная пышечная на углу. Спасибо за хороший кофе. Где остальные?
Эрик вручил мне кулек с пончиками. Я взял шоколадный.
Мы смылись из комнаты, так что горничные, наверное, подумали, что у нас семейное собрание. Наша команда в прачечной самообслуживания. Они могут устроить постирушку и слоняться у всех на виду, оставаясь невидимыми.
— Эрик, — сказала Хейли, — ты до сих пор еще не был в туалете. Пойди умойся.
Не сказав ни слова, Эрик покинул нас, удалившись в маленький туалет рядом с черной лестницей.
Хейли намеренно отослала Эрика, чтобы тот не слышал, о чем мы говорим, поэтому я спросил:
— Как он?
— Держится… еле-еле. На любой шум реагирует крайне болезненно. Слишком много приказов, слишком много возможностей, слишком много голосов кроме наших и его собственного, идущего из глубины. Держаться за свою личность становится ему все тяжелее.
— Он никогда не будет свободен, — сказал я. — Ты это знаешь.
Хейли потупилась.
— Я надеялась, что, когда он выберется оттуда, прежде чем я умру, мне, может быть, удастся помочь ему стать сильнее, чтобы однажды…
— Это его лучшие, пусть и немногие дни. С тобой.
Глаза Хейли затуманились.
— Вы все знаете, что у него блестящий ум, но много сделать он не сможет. Кто он — идет от его сердца. Из самой сути его натуры. Наша природная суть всякий раз настигает нас. А его природная суть — в любви. Чистой любви. Неколебимой любви, готовой на самопожертвование.