Серая слизь - читать онлайн книгу. Автор: Александр Гаррос, Алексей Евдокимов cтр.№ 57

Через последнее он срыл полтора года назад в Москву: москвичи-бэйсеры в компании местных собратьев устроили показательные прыжки с верхней площадки рижской телебашни (высота 211 метров), в латвийской “сборной” был и дядя Федор, мгновенно с москвичами закорешившийся и очень скоро слинявший в первопрестольную под какой-то бэйсерский проект. Где он и завис в итоге. По доходившим до меня слухам, некоторое время назад ФЭД калымил инструктором парашютного клуба на аэродроме в Ступино, прочее время тратя опять же на экстрим – самого широкого профиля (еще будучи здесь, он азартно грузил меня разной Новой Зеландией, где можно гробануться – по выбору – на скалках, на речке и на доске).

…Так я его и запомнил: на низком ограждении, над двухсотметровой бешено ветреной пустотой, спиной ко мне, практически против солнца – одним, облитым слепящим светом, нечетким силуэтом. Каким я его увидел, оторвавшись на секунду от видоискателя цифровика, соображая насчет ракурса: солнце… Еще через пару секунд, согнув в локтях разведенные руки, он оттолкнулся и прыгнул – плашмя, животом. “Отделился”, как это у них называется. Раз, два, три секунды, растопырив конечности, увеличивал масштаб аэрофотосъемной карты с рекой, островами, мостами – и почти сразу вытолкнул из ладони “медузу”, маленький парашют, что с хлопком выдрал за собой уже основной полосатый бело-красный купол…

(BASE он расшифровывал как Building – Antenna – Span – Earth, “здание – антенна – перекрытие – земля”. Со всего этого: с высотных зданий, теле – и радиовышек, скал, труб ТЭЦ, мостов и мачт ЛЭП – последняя высотой в пятьдесят четыре метра была самой низкой площадкой для ФЭДова коллеги москвича Димы Киселева – они и прыгают, больше всего рискуя из-за малой высоты и неровной поверхности “стартового объекта”. Я знал, что потом ФЭД сигал с Останкинской башни, что собирался в Узбекистан, в Фаны – с гор десантироваться, на Камчатку – в кратеры потухших вулканов, и даже на пик Коммунизма, где на шести тысячах есть якобы пригодная для парашютирования площадка…)

Вообще-то их тогдашние рижские прыжки снимало – на нормальный “Бетакам” – LNT (как бы спонсор – в обмен на налепленные на пацанов эмблемы-логотипы), а меня с цифровой видеокамерой на эту площадку под самым шпилем Федька протащил практически контрабандой. Уж не знаю, почему, но теперь, вспоминая ФЭДа, первым делом я вижу именно это: нечеткий силуэт в окантовке режущего света. На самом краешке, за секунду до падения.

На выходе из “Лидо”, практически в дверях, сталкиваюсь вдруг со Степой Тиссо: он как раз заходит. По несколько преувеличенному дружелюбию понимаю, что уже пара сотен граммов в бывшем “молодежкинце” и постояльце Рижского централа сидит наверняка. Никакого особенного желания общаться-догоняться в Степиной компании у меня, естественно, нет, но и отделаться более-менее вежливо тоже не получается. Так что еще минут сорок я наблюдаю окончательное Степино сползание в благостную расхлябанность, пытаясь понять, кого же он мне все время напоминает. А когда понимаю наконец, кого – Пьера Безухова в исполнении Эс Бондарчука, – добивающий третью поллитру темного Степа, нырнув к столешнице, манит меня сар-делевидным пальцем:

– Слушай, старичок… ствол не нужен?.. “Макарон”, незамазанный… полный порядок…

Ну-ну. Да, дядя Степа в своем амплуа…

– Мне он на хера… мне нельзя теперь… – ухмыляется вполфизиономии. – Старичок, тебе за копейки отдам…

– И за сколько копеек? – интересуюсь исключительно из любопытства.

– Ну вообще новый “макар” сотен пять тянет… шесть… – Степа тянется к чесночным гренкам, сворачивая по пути солонку. – Но тебе, старичок, в натуре за две с полтиной…

– Да не, Степ, спасибо… – ставлю солонку на место. – Я, пожалуй, пока безоружный похожу. Хотя, оно конечно, тяжело в деревне без нагана…

Я вспоминаю одну из бесчисленных историй о золотых годах Степы. Как на пике эпохи первоначального накопления в распальцованном каком-то рижском кабаке назрела махаловка между залитыми по самое не балуйся братанами. Слово за слово… вознамерившись от слов перейти к делу, взрывоопасный Степа вскакивает из-за стола с воплем “Щас порежу всех нахер!!!”, цепляет бутылку (водки, ему показалось) и двигает ею по ребру столешницы, собираясь сделать “розочку”. Бутылка не бьется. Степа фигачит сильнее. Ноль эффекта. Еще раз. Не бьется. Оппоненты, вместо того чтоб кидаться в драку, пялятся с тупым изумлением. Степа молотит снова и снова. Бутылка отскакивает. Степа смотрит наконец на нее. Это пластиковая литровая бутыль минералки.

Я не люблю масс-медиа. Я не лажу по информационным интернет-агентствам. Нерегулярно смотрю новостные программы “Евроньюс”, реже – НТВ. Больше никаких даже новостей – с прочих каналов: российских ли, латвийских ли – я не воспринимаю в принципе. Не говоря уже о программах развлекательных. Не говоря уже о радио. Которое я не включаю никогда вообще совсем – и кабаки решительно предпочитаю те, где радио не работает. Газет я тоже не выписываю. А поскольку все мои здешние и нездешние корреспонденты имеют доступ к электронной почте, то обычных писем я не жду. Тем паче иных переводов. Поэтому в свой почтовый ящик я заглядываю максимум пару раз в месяц: в поисках счетов за квартиру и телефон (которым – обычным – я тоже практически не пользуюсь).

…Я привычным бездумным жестом просмотрел накопившуюся пачку бесплатных рекламных изданий – таки да, затихарился среди них маленький типографски разлинеенный листок. Странный только какой-то… Не счет. Некоторое время прошло прежде, чем я сообразил, что это такое.

Извещение с почты. Пятидневной давности. Что-то прислали мне. Bandrole. Бандероль. И не написано, откуда – значит, не из-за границы, из Латвии. Что за бред?

…На почте получаю довольно увесистый кирпичик в коричневой оберточной бумаге. Докапываюсь до тетки, пытаясь узнать, откуда он пришел. Оказывается, не издалека – из Риги, из 48-го почтового отделения. Где такое, интересно? В Земгальском предместье…

Ничего не понимаю. Нет, все честь по чести: “Зентенес 5, 81, Каманину Денису”… Осторожно ощупываю, встряхиваю – пугливый я нынче. Не тикает, по крайней мере.

Придя домой, вспарываю бумагу “ершом”, мемориальным своим свинорезом, морально, в общем, готовый и к брускам пластида, и к белому порошку со спорами сибирской язвы… Канцелярские папки. Общие тетради.

Открываю первую попавшуюся, неравномерно исписанную по-русски крупным валким почерком. Я когда-то видел почерк Димы Якушева. Я совершенно его не помню. Но откуда-то знаю совершено точно, что это – он.

“Пахнет серой. Это запах горелой веры. Произвольно, вольно, настырно, жирно лезут в ноздри свободные мономеры. Спичечный коробок опрокидывается вбок, и рассыпавшиеся спички суматошно ныкают в нычки ознобные муравьи, мурашки мои. Пахнет псиной. Это запах зверя, вышедшего из моря бензина. Все конфорки забиты тиной. Не хватает Ньютона, ньютонов, просто веса, упорства или какой-то еще скотины: за окном пружинит батудная паутина. Не разметишь асфальт собственным иероглифом, даже лезвия затихарились, наплевав на щетину, опустив подробности. Спички ломаются, не зажигаются, затвор цепляется за станину, как за штанину, и дуло уворачивается, скользя, боится смотреть в глаза. Заберу ладью, посажу в бадью, спиртом напою, е-два е-четыре первым ходом по вене двину. Айлавъю, адью. Пахнет болью, гарью, сталью, осенней ржавью, весенней гнилью, последней целью и нежностью”.